Данила оставался в избушке. Ему еще надо было собрать капканы и ловушки, а мы с Аяной выехали в обратный путь.
Собаки тянули постромки как-то неохотно, и к вечеру мы успели пройти только километров тринадцать-пятнадцать…
Бросив собакам по «дежурной» рыбине и прикрепив нарты, пошли с Аяной готовить шесты для полога. Она срубала топором тонкие елочки и приносила их мне, а я очищал их от сучьев ножом, подаренным мне Данилой, и втыкал в снег.
Вдруг я услышал пугливый визг собак и почти одновременно душераздирающий крик Аяны. Повернувшись, я увидел, как с одной стороны не особенно толстой сосны стоит моя спутница, а с другой, обхватив сосну и вместе с ней Аяну, косолапый хозяин тайги.
Бежать к нартам за ружьем и раздумывать было некогда. В считанные секунды я был у сосны и, уперев ствол нагана в медведя, выстрелил в левый бок.
Топтыгин взревел голосом, от которого мурашки побежали по спине, разжал свои железные объятия, выпустил Аяну и повернулся ко мне, разинув пасть.
От страха я потерял чувство опасности и выстрелил два раза подряд в открытую пасть разъяренного зверя и отскочил в сторону. Топтыгин стал медленно оседать. Для верности я выстрелил еще раз и вдруг, обессиленный, сел в снег.
Аяна, опустившись на колени около меня и ощупывая мои руки, ноги и все тело, что-то горячо говорила. Я различал только амакан (медведь), Ивана…
Сколько я просидел в снегу — не знаю. Наконец, жестом я показал Аяне, чтобы она шла успокоить собак, а сам, вооружившись ножом, занялся свежеванием непрошеного, страшного гостя. Медведь оказался очень тощим. Часть мяса, в основном мякоть, Аяна заставила разрубить на небольшие куски и разбросать по снегу. Остатки мяса и шкуру подняли на высокую ель и уже в полной темноте улеглись спать.
Утром Аяна мимическими сценами воссоздала вчерашнюю историю. Встав на четвереньки со словами «амакан-амакан», она изобразила движение медведя. Назвав свое имя, она испуганно прижалась к сосне. Разумеется, и я не был обделен вниманием.
Собаки, которых накормили медвежатиной, шли бойко, и на затерявшийся разъезд мы прибыли к концу шестых суток.
Поезд, на котором мне надо было уезжать, проходил утром и, переночевав в последний раз вблизи разъезда, мы по-таежному расстались. И… навсегда. Военная служба «приписала» меня к иным краям, далеко от Сибири.
Рыбаки
Километрах в двадцати от города Томска у нас с Максимом был «свой» лес. Были в этом лесу грибы, шишки, ягоды, протекала и небольшая речушка с забавным названием Басандайка. Пудовых щук и килограммовых окуней в ней не водилось, но пескарей, и достаточно крупных, на любую наживку и чуть ли не при любой погоде за час-полтора можно было наловить полведра, а то и больше.
В лесу мы поставили балаган. Оставив в нем лишние вещи, мы обычно разбредались в разные стороны на поиски охотничьего счастья, а местом встречи был большой кедр, росший на высоком обрыве правого берега Басандайки.
В тот день, подстрелив пару рябчиков, я вернулся к кедру ранее установленного времени. Положив трофеи и охотничьи доспехи, подошел к муравьиной куче. Срезал небольшую ветку, смочил ее слюной и положил на муравейник, а спустя несколько секунд облизал ее. Проделав такую процедуру раза три или четыре, вернулся к кедру и тут заметил на противоположном берегу речушки какое-то движение. Вооружился биноклем и стая наблюдать.
На камне, выступавшем из воды, стояла рысь — крупный самец. Постояв минуту-другую неподвижно, рысь вдруг резко опускала лапу в речушку. Нетрудно было понять, что рысь ловила рыбу, и без всякого успеха. Вода в речушке светлая, тень от зверя падала на воду, и подплывавшие к камню рыбешки резко виляли в сторону. Убедившись, что труд напрасен, рысь спрыгнула с камня на берег и направилась вверх по реке. Я подумал, что рысь уходит, как увидел, что, отойдя от камня метров десять-пятнадцать; она забрела в воду и начала царапать илистое дно лапами. Поцарапав дно, рысь опрометью бросилась на камень и за какую-нибудь минуту-две поймала три или четыре рыбешки. Мутная вода прошла, замахи стали холостыми. Рысь вновь отправилась царапать дно… Наконец, насытившись, ушла отдыхать.
Когда я рассказал Максиму о виденном, он громко стал сожалеть, что ему не довелось видеть такое феноменальное явление. В слове «феноменальное» легко было уловить дружескую подковырку. Прошло полчаса. Мы сидели, занятые ощипыванием рябчиков. Вдруг Максим резко толкнул меня в бок и, приложив палец к губам, тихо сказал:
— Иванко, а ведь она опять рыбачит.