Снова раздался гудок.
Уилкинз сказала:
— Шофер мистера О'Дауды хотел бы поговорить с вами.
— Скажи шоферу мистера О'Дауды, — сказал я, — что я не договаривался о поездке к его хозяину. Скажи ему, если его интересуют личные подробности, что мне не нужна работа. Мне нужен отдых. Скажи ему...
Уилкинз отключилась, без сомнения, испугавшись, что последуют более яркие выражения.
Через три секунды дверь в мою комнату открылась. Я поднял голову, и это, конечно, было смертельно. Удар был нанесен прямо промеж глаз.
Секунду-другую она молча смотрела на меня, пока я моргал, пытаясь отделаться от блеска в глазах. Затем она закрыла дверь и медленно прошла к столу. Ее одежда по-настоящему струилась, даже с присутствовавшим в ней очень приятным моментом маленького беспорядка. Это даже скорее был только намек на него. На ней было серое шелковое платье с крошечными золотыми и серебряными прожилками, на которых при каждом ее движении изгибались и вытягивались лучи света. Если вы можете представить платье, сшитое из воды с играющими на ней золотыми и серебряными солнечными зайчиками, то мне не нужно больше ничего говорить. В самом низу выреза на груди был маленький изящный бантик, похожий на готовую вспорхнуть бабочку.
Она сказала:
— Что все это значит? Я проделала такой путь до Лондона специально за вами.
Сделав усилие, я произнес:
— Если вы — шофер мистера О'Дауды, то на вас прекрасная униформа.
— Не будьте болваном. Я — его дочь Джулия.
Я встал. Я не стал бы этого делать перед шофером, но дочь миллионера — совсем другое дело. И даже если бы она не была дочерью миллионера, я бы все равно сделал это. Ей было немногим за двадцать, у нее были черные как воронье крыло волосы и ярко-вишневые губы. Ее лицо покрывал приятный загар, ее темные глаза смотрели вызывающе независимо, а приятно подчеркнутый подбородок предполагал наличие в ее характере такой черты, как упрямство. Ее лицо было красивым, немножко цыганским, но исполненным самоуверенного великолепия.
Она была выше меня, но меня это не беспокоило. Хорошая вещь в любом виде хороша. Я продолжал стоять, дрожа как пойнтер, ожидающий команды к началу охоты.
Она сказала:
— Красивое платье, не правда ли? Жак Фат.
— Не могу оторвать от него глаз, — сказал я. — Я — Рекс Карвер.
В ответ на мой упорно продолжающийся идиотизм она слегка подняла глаза и сказала:
— Я знаю. Но вы не совсем соответствуете тому описанию, которое дал Миггз. Кое-где смазаны грани.
— Осенью, — сказал я, — я всегда начинаю немного распадаться. Мой лучший месяц — май.
Она посмотрела на свои часы — я заметил мягкое поблескивание бриллиантовой оправы — и заявила:
— Я не могу ждать, да и мой отец тоже. Вы едете или нет?
— Я предполагал, — промямлил я, — поехать отдыхать.
— Вы выглядите так, — сказала она, — что вам, возможно, и нужен отдых. Я скажу отцу, что вы не можете ничем помочь. — Она повернулась к двери.
Я пересек комнату и взял свою дорожную сумку.
— Вы явно пытаетесь меня обидеть, — сказал я. — Но мне все равно. С вами я поеду куда угодно. — Я широко улыбнулся ей. Это стоило определенных усилий, но я подумал, что дело того стоит. — Джулия О'Дауда. Замечательное имя. Дикая ирландка с развевающимися под свистящими порывами ветра волосами и...
Она пошла к двери, говоря:
— Я — его падчерица. Меня зовут Джулия Юнге-Браун. И в машине вы сядете на заднее сидение. Я не люблю, чтобы на моем колене лежала чья-то рука, когда я веду машину. Хорошо?
— Хорошо, — сказал я.
Я покорно последовал за ней к выходу. Уилкинз посмотрела на меня с деревянным выражением лица.
Я сказал:
— Следующий раз, когда ты будешь использовать слово “шофер” в телефонном разговоре, называй пол. Меня уводят в рабство.
Джулия, идущая впереди, засмеялась. Это был замечательный звук, словно быстрый ручеек пробежал по камням.
Уилкинз сказала:
— Я позвоню миссис Мелд и скажу, что вы не вернетесь сегодня.
Это была не “Фейсл Вега”, а большой черный “Роллс”, немного походивший на катафалк и такой же тихий и спокойный на заднем сиденье как траурный зал. Рядом со мной, зажатая в серебряном кронштейне, находилась труба, ведущая в водительский отсек.
Когда мы проезжали по Вестминстер Бридж, я посвистел в трубу и сказал: — А что случилось с настоящим шофером?
Приставив к трубе ухо, я получил ответ:
— С Тишем? Он на рыбалке с моим отцом. Отчимом.
— Что там с этой украденной машиной? — спросил я.
— Что-то связанное с Зелией. У нее всегда что-то случается.
— Зелия?
— Моя сестра. Вам все расскажут.
— Куда мы едем?
— В Суссекс. Рядом с Седлзкомбом. Вы как раз успеваете к вечерней зорьке.
— Вечерней что?
Она проскочила между автобусом и бензовозом и затем сказала:
— Перестаньте разговаривать. Там на полочке перед вами есть журналы.
Я поковырялся немного и опустил полочку. Там были последние номера “Вог”, “Филда”, “Иллюстрейтид Лондон Ньюс”, “Плейбоя” и “Ривалля”. А также наполовину опустошенная коробка с сигарами “Боливар Пети Коронас”. Я закурил сигару и откинулся на сиденье с “Плейбоем”.
Когда мы выехали из города, она погнала машину так, словно жалела, что бог не дал ей крылья, и втайне надеялась, что если она поедет достаточно быстро, то машина, возможно, и взлетит. Любой, ехавший в машине, может быть, и не услышал бы тиканья часов в тишине, но он бы точно услышал, как мое сердце бьется о мое нёбо. Я начал сожалеть о своем поспешном решении. Симпатичная цыганка заходит в твою контору в платье от Фата, которое стоит почти столько же, сколько выкуренные тобою за год сигареты, вызывающе смотрит на тебя и вот ты, отбросив все благие намерения, снова за работой, вместо того чтобы отдыхать.
Я не пытался следить, куда мы едем. Но вся дорога заняла часа полтора. Наконец, мы свернули с шоссе, проехали через главные ворота парка, столбы которых были украшены каменными гончими псами, каждый из которых держал щит. Я не смог разобрать девиз на щитах, потому что мы ехали слишком быстро. Затем мы проехали около километра по парку. Впереди я увидел массив загородного особняка, но не успел хорошенько рассмотреть его, так как мы свернули с главной парковой дороги и поехали по боковой, между буками и елями, под которыми росли грязные, неприятно влажные на вид рододендроны.
Мы миновали деревья и боковая дорога закончилась большим круглым пространством для удобства разворота машин, за которым возвышался поросший травой вал.
Джулия развернула машину и остановилась. Пока я вылезал и подходил к ее двери, она продолжала сидеть на месте.
— Бодрящая поездка, — сказал я. — Тоник для нервной системы. Когда вы будете ставить ее в конюшню, хорошенько пройдитесь по ней щеткой и дайте ей горсть овса. Но не давайте ей пить какое-то время. Как-нибудь вы можете вывезти меня на “Фейсл Веге” и мы действительно хорошо проведем время.
Она задумчиво посмотрела на меня сверху вниз, а потом снизу вверх, словно я был предметом антикварной мебели, высоким комодом на ножках или чем-нибудь подобным, который, как она считала, может ей подойти, и затем сказала:
— В вас есть что-то. Совсем немного, и я боюсь, вы слишком много ставите на это что-то.
— Просто давно не было практики. Все, что мне нужно, — это несколько дней на свежем воздухе. Так где папа?
— Папа — это тот человек, с которым вам нужно быть чертовски любезным.
Я вдруг понял, что сорвало меня с уютного конторского кресла. Она была человеком, с которым можно обходиться и так, и так. Обойдись с ней неправильно, погладь ее против шерсти и перед тобой будет если не враг на всю жизнь (всегда надеешься на лучшее), то человек, который вычеркнул тебя из своей памяти. Но поведи себя с ней правильно, прикоснись к ней умелой, искусной рукой мастера, и тебя ждет усыпанный звездами карнавал. Но на это нечего было надеяться, пока не достигнешь пика своей формы.