- Таисья Петровна, я знаю, где достать проволоку.
- Расскажи, если знаешь.
Осип сообщил ей: в лесу есть старая телефонная линия. Она связывала раньше дальний лесоучасток с леспромхозом. Лес там вырубили еще в войну, а линию не сняли. Ближние столбы спилили на дрова. Дальше линия почти вся висит на столбах и деревьях. Осип уже несколько лет пользуется алюминиевой проволокой от этой линии.
Тася посоветовалась с Яковом Григорьевичем. Он махнул рукой: дескать, все равно добро пропадает, пользуйтесь без всяких разговоров.
В воскресенье ребята и девушки направились в лес. Почти все были на лыжах. Вдоволь нахохотались ребята, пока немножко научили ее ходить по ровному месту, а с гор она и сама катилась, лихо, с хохотом и - в сугроб головой. Из леса возвращались усталые, но довольные.
- А ведь нам, ребята, пора создавать свою комсомольскую организацию, сказала Тася, сбросив на остановке с плеча круг проволоки.
- Конечно, пора, - откликнулось сразу несколько голосов. - Что мы, хуже людей?!
- Давайте сначала так сделаем. Соберемся в клубе, всех комсомольцев созовем из бригад, поговорим, с чего начинать, выберем секретаря, а потом в райком комсомола заявимся, вот, мол, пожалуйста, сами пришли, помогайте.
- Правильно. А то они пока соберутся к нам, вся молодежь состарится.
- Нужно, Тансья Петровна, из бригад собирать пе только комсомольцев, а всю молодежь. Встряхнуть надо наш народ, скучно ребятам и девушкам в бригадах живется, еще скучней, чем нам.
Эту поправку Тася приняла с большой охотой. Она предложила каждому корзиновскому комсомольцу выбрать себе бригаду, в которой он мог бы провести подготовку к собранию.
В колхоз прибыл трактор. Бойко развернув машину возле правления, Лихачев своротил санями старый телеграфный столб и, напевая "Три танкиста выпили по триста, а начальник целых восемьсот...", вошел в дом. Его встретили приветливыми возгласами и рукопожатиями. Люди, подобные Лихачеву, обычно бывают почти со всеми знакомы.
Сморщившись от дыма, Лихачев обвел глазами запущенное помещение и покачал головой.
- Ну и учреждение! Чайную восточного стиля напоминает, бандуру бы еще. А ты чего, председатель, уныл, как банная скамейка? - осведомился Васька, здороваясь с Птахиным.
- Здесь доведут, - буркнул Зиновий и, любезно протянув открытый портсигар, поинтересовался: - Надолго к нам?
Васька от папирос отказался и, не переставая греть руки у раскаленной буржуйки, сообщил:
- На зимний сезон. Имеем приказ навозец возить на поля, создать, так сказать, базу будущего урожая.
- Не Петровна ли потребовала трактор-то?
- Она, кажется.
- Та-ак. Значит, она самоуправничает. Интересно, куда ты думаешь ставить трактор на ночь?
- Право думать я предоставляю вам. Мое дело махонькое - лучше каши не доложь, но от печки не тревожь, - хохотнул Лихачев и повернулся к печке задом. - А вот и агроном Голубева, - кивнул он головой, увидев вошедшую Тасю. - Долгонько вы, товарищ агроном, спите. Так можно проспать всех женихов.
- Вы трактор не проспите, - огрызнулась Тася и повернулась к Птахину. - Я не успела вам вчера сказать насчет трактора. Нам его из эмтээс выделили на вывозку удобрений. Надо стоянку ему отвести. Заправляться трактор будет на складе эмтээс.
- С Карасевым говорите насчет стоянки, а мне не до нее. Вон с годовым отчетом замучился. То не бьет, другое не бьет, третьего не достает...
Тася сердито нахмурилась, хотела посоветовать, чтобы он не спал на ходу, тогда сойдется, но сдержалась.
- Нет уж, будьте добры, сами решите этот вопрос, - спокойно отрезала она, - а я к Карасеву не пойду. У меня своих хлопот достаточно. - И вышла из правления.
- Ну, как? - спросил Лихачев. - Я вижу, вы тут ладите!
- Ладим. Мы все тут ладим, да сладу мало, - угрюмо отозвался председатель и, поднимаясь, сказал: - Ты не скаль, Васька, зубы, а давай гони трактор в кузню, там в пристройке тоже когда-то трактор зимовал.
- Вот и решена задача. Действовать надо, мозгой шевелить, и поднимем мы на небывалую высочу вверенное нам хозяйство! - заключил Лихачев, натянул рукавицы и спросил: - Баян жив? Клуб топлен? Сегодня на танцы прошу, а то вы, я вижу, совсем осатанели от общественных дел и позабыли даже о том, что, кроме труда, существует еще искусство. Так-то!
В конторе захохотали. Даже бухгалтер поднял голову и, взглянув из-под навеса бровей, с улыбкой сказал:
- Ты, Васька, все такой же баламут!
Но Лихачев его уже не слышал, скатываясь по затоптанному крыльцу в новых валенках.
Вечером в клубе гремел баян. Со всех концов деревни тянулся народ к клубу.
Шли, поплясывая от мороза, в капроновых чулках девчата из дальних бригад, неизвестно откуда узнавшие о танцах. Появились даже заречные. У клуба толпились молодые парни, и, когда вышел па перекур Лихачев в коричневом, ловко сидевшем на нем костюме и шелковой рубашке, ребята наперебой начали предлагать ему папиросы.
Девчата танцевали не совсем правильно, но самозабвенно, с душой, наступая друг другу в тесноте на ноги. Из ребят танцевали немногие. То ли не умели, то ли делали вид, будто танцы - это занятие, недостойное мужчин.
Лихачев широко растянул баян, поглядывая на дверь. Показалась Тася, подвязанная белой шалью, в старой, но опрятной полудошке, и Лихачев радостно кивнул ей головой. Она проскользнула на сцену и вышла оттуда в нарядном шерстяном платье. Она немного смущалась тем, что впервые появилась на людях в праздничной одежде, и тем, видимо, что где-то внутри лишила себя права наряжаться и появляться на танцах. Это смущение и неловкость проскальзывали в ее улыбке, в торопливых движениях.
Радостное, теплое чувство подкатило к самому сердцу Василия. Он еще сильнее нажал на кнопки баяна и начал подпевать:
У меня есть сердце,
А у сердца песня...
Потом он громко спросил:
- Хлопцы! Может, кто-нибудь подменит меня? Изнемогаю.
На сцену поднялся смущенный паренек и заиграл единственный в его репертуаре вальс "Дунайские волны". Лихачев соскочил со сцены, приблизился к Тасе, которая все еще стояла, прижавшись к стене, и неожиданно робко попросил: