— Конечно, не мой, — с трудом выдавила она. Говорившего было не видно.
— Помочь? — Человек был совсем рядом.
— Ну-ну, — пригрозила она, прижимая еще совсем мокрое белье к груди. Она привыкла к деревенским ухаживаниям в темноте и не любила их.
Человек рассмеялся.
— Как хочешь.
Они стояли рядом. Девушка боялась двинуться, зная, что тем самым приведет в движение мужские руки.
— Почему ты не поешь? — спросил он.
— Я одна.
— Что одна?
— Я пою одна. А так — нет.
Ее глаза постепенно привыкли к темноте. На фоне неба была видна вздернутая полювка. Из-под нее блестели глаза солдата. Девушка опустила руки, желая получше взять свою ношу, и вдруг почувствовала, что та стала легче. Незнакомец деликатно, не притрагиваясь к ее руке, снял сверху половину белья. Некоторое время они стояли не двигаясь. Казалось, мужчина прислушивался.
— Это ничего, — сказала она, почему-то злясь, что он обращает внимание на тихий плеск весла со стороны реки.
— Это ничего, — повторила она, видя, что тот не шевелится. — Это, наверно, комендант.
— Рыбу по ночам ловит?..
— Какую рыбу! — крикнула она, а потом засмеялась. — Наверно, заметил кого-то и перевозит на ту сторону. Зачем ему хлопоты?
— Как это? — и она почувствовала, что ее руки опускаются; это солдат положил мокрое белье назад.
— О господи! — объясняла она неторопливо. — Он еще днем заметил, что в камышах запутался какой-то, ну, утопленник, значит, убили его где-то там — ив реку. Раньше так каждый день по нескольку раз…
— Ну, — поторопил человек из темноты. Плеск весел удалялся в сторону противоположного берега.
— Ну и самому коменданту не хочется каждого описывать, так бывает, ночью перевезет на тот берег и подбросит. Пусть там, в Вишнювке, беспокоятся. Я однажды подсмотрела. Купалась ночью и… — Смутившись, она замолчала.
Солдат молчал в темноте, непроницаемой, как невидимая река со своей ношей.
— Ну, дай! — наконец сказал он как-то резко. Взял у нее из рук узел и пошел рядом с ней в деревню, где к темному небу поднималась песня. Она шла впереди него по старой стерне, теперь уже залежи, полем Васьки, который три года тому назад один из первых, еще при немцах пошел во вспомогательную украинскую полицию. Его жена убежала куда-то к родным, когда только начали гореть польские села.
Они были уже недалеко от дома. Увидев в окне кухни свет, Нина удивилась: значит, Хелена не на майском? Нина шла, чувствуя правым боком тревожную близость солдата. Она остановилась в полоске света, падавшего из окна, и протянула руку за своей ношей. Когда он передавал ей в руки узел, похожий на неумело спеленутого ребенка, она взглянула на солдата, и у нее неожиданно перехватило дыхание от какого-то непонятного смущения. Это был офицер, сидевший в кабине грузовика. Тот, которому она показала язык, к радости его солдат. Как от удара кнутом по ногам, она подпрыгнула, перекрестилась в прыжке и нырнула в темноту. В руках у офицера осталась какая-то мокрая рубашка. Улыбаясь, он рассматривал свой трофей. Потом сделал шаг в сторону веранды. Намереваясь повесить рубашку на перила, он бросил ее вперед. Раздался жуткий крик. В темноте виднелся тонкий силуэт. Женщина закричала еще раз и умолкла, давясь громким испуганным дыханием.
— Кто это?
— Свой, — ответил он. И быстро, как бы желая предупредить ее панику, добавил: — Военный… Поручник[9] Колтубай… — комично представился он в темноте.
— О боже, как я испугалась… — сказала она.
Колтубай сделал два шага. Взял женщину за плечо. Она держала одну руку возле виска, на него даже не посмотрела. Сделала шаг и опустилась на стоящую под стеной дома скамейку.
— Так глупо… может быть, та девушка ваша сестра? Сестра! — воскликнул он, рассмотрев в полумраке женщину. Улыбнулся. — Я помог ей принести белье с реки, потому что она его все время теряла, и теперь…
— Я думала, что это привидение…
Офицер посмотрел в сторону «привидения», беспомощно повисшего на перилах, со свисающими до земли белыми рукавами, и громко рассмеялся.
— Вы здесь недавно, — сказала Хелена таким тоном, что он перестал смеяться. — Бояться можно всего. Здéсь, — добавила она серьезно. В деревне уже стояла тишина.
Нина, видимо, перенесла лампу в другую комнату, потому что теперь полоса света выхватила из мрака лицо сидящей Хелены. Офицера удивила ее какая-то недеревенская красота. Он посмотрел на нее так пристально, что она отвернулась. Хелена дышала глубоко, как после долгого бега, еще выдыхая страх.
— Мы остаемся.
— В Рудле?
— В этой деревне? Ну, частично… Вы знаете, что такое военная тайна?
— Нет… — ответила она без улыбки.
— Мы остаемся.
Она вздохнула свободней и только теперь, искоса посмотрев сначала на него, а потом на лежащие на крыльце белые рукава злополучной рубашки, засмеялась. Но через секунду снова стала серьезной. Встала со скамейки.
— Вы, наверно, устали… Издалека? Опять ваша тайна… — Эти слова она говорила серьезно, но со скрытой иронией. — Я, пожалуй, пойду…
Поручник Колтубай остался один. Он не знал, как долго так просидел, когда, точно спящий на возу, качнулся вперед и проснулся, стараясь сохранить равновесие. Встал. Странное спокойствие вытеснило усталость; он вспомнил женщину, которая сидела рядом с ним, и, сонный, поднялся на ступеньку, как человек, который возвращается к себе домой. Испугался висящей рубашки. Остановился, улыбнулся своим мыслям и, быстро повернувшись, стал искать в темноте до рогу на пост.
3
Плютоновый Гронь охрип, прежде чем ему удалось вытащить людей из хат. Неизвестно почему, люди почувствовали, что остановились в Рудле надолго. Даже поручника он с трудом разбудил к телефону; тот был на посту, а не где-нибудь под кустами на пригорке или на подрытой меже.
— Так точно. Так точно… — сонно кивал Колтубай, трогая рукой набитую соломой подушку в поисках полевой сумки и планшета. Плютоновый Гронь сначала подал планшет. Я не ошибся. Поручник, придерживая трубку плечом, одной рукой шарил по карманам в поисках карандаша, а другой раскладывал карту.
— Построить людей? — спросил плютоновый.
— Тревога, — шепнул поручник между двумя «так точно».
Проведенные карандашом на карте поручника Колтубая прямые линии поднимались извилистыми тропинками между тревожно густыми стрехами, петляли, чтобы перейти через какой-нибудь ручей в единственно доступном месте, там, где ураган, а кое-где и партизанская пила перекинула через ручей большое дерево. Они маршировали, расстегнув воротники, с поясами, повешенными на шею, чтобы холодный воздух мог проникнуть под мокрые от пота блузы. Плютоновый Гронь с неприязнью смотрел на «распоясавшихся», как он говорил, солдат. Он знал, как трудно их в таком состоянии «двинуть», когда «начнется». А начаться могло в любую минуту. Что с того, что из первых рядов этой небольшой колонны были видны их дозорные, рыскающие по поросшему кустами склону. Противник уже давно усвоил простое правило: пропускать головной дозор, чтобы внезапно, спрятавшись за стволами сосен, накрыть огнем головную колонну.
— Уже ничего не будет, — сказал поручник, остановившись. — Не подпустили бы нас так близко к деревне.
Они шли в сторону украинской деревни, уже два дня оккупированной бандеровской сотней. УПА сопротивлялась изо всех, довольно еще значительных, сил репатриации украинского населения за Буг. Согласно информации, которую получил поручник, сотня регулярно проводила в деревне мобилизацию молодежи, желая таким образом терроризировать семьи, чтобы те боялись навсегда разлучиться с сыновьями и не двигались бы с места.
— Подтяните людей, — окинул он взглядом колонну.
Плютоновый неохотно повернул назад.