Им она возносила мольбы чаще других.
Регина снисходительно улыбается, ее лицо выглядит расслабленным. Может быть, это все действие трав? Или она получила ответ на свои молитвы?
– Имена моих богов звучат иначе, Эмма. Они тебя не услышат.
Она обходит ничего не понимающую Эмму стороной и удаляется.
– И каково имя твоего сегодняшнего бога? – торопливо кидает Эмма ей в спину, не надеясь на ответ.
– Веста, – слышится издалека.
Светильник моргает снова и гаснет окончательно.
Следующим утром Эмма выясняет, что Регина солгала. В молельной комнате, где все еще пахнет крепкими травами и сладковатыми маслами, лежит возле одной из плошек обугленное бычье копыто.
Веста не принимает жертв животными. Бык – для Марса.
Теперь Эмма это знает.
Комментарий к Диптих 2. Дельтион 2
Юноша на пиру играет на кифаре. Римляне заимствовали музыкальные инструменты с захваченных территорий.
Атриум – первоначально центральная часть древнеримского и древнеиталийского жилища, представлявшая собой внутренний световой двор, откуда имелись выходы во все остальные помещения. В общем-то, принято называть пиршественные залы триклиниями, но мне больше нравится атриум. Так что допустим эту вольность.
В Риме действительно существовали законы, запрещавшие женщинам пить вино. Чтобы доказать соблюдение этих законов, римлянки целовали родственников, убеждая их тем самым, что от них не пахнет вином. Единственное, что им позволялось — это слабое вино из виноградных выжимок или изюма.
Лупа (лат. lupa) - волчица
========== Диптих 3. Дельтион 1. Coram hominibus ==========
Coram hominibus
перед людьми
Новое утро начинается так же, как и предыдущее, за тем исключением, что за Эммой приходит не Мария. На пороге встает Робин и терпеливо ждет, пока Эмма протрет глаза. Она так и не съела яблоко, оставленное ей в первый день, и фрукт пожух. Жалко выбрасывать, но и оставлять здесь не годится.
– Сегодня начнется твое обучение, – рассказывает Робин по пути на кухню. – Не волнуйся, в первый день Август* не заставит тебя сражаться с живым противником.
– Август? – интересуется Эмма, со вздохом понимая, что на завтрак ее снова ждет хлеб и сыр. Но Робин приятно удивляет, ставя перед ней миску с кашей. Пахнет каша незнакомо, однако на вкус вполне съедобна, и Эмма набивает ею живот, не зная, когда в следующий раз доведется поесть.
– Наставник, – кивает Робин, вместе с Эммой запивая хлеб водой. – Бывший солдат. Аурус познакомился с ним где-то на востоке. В своей последней войне Август потерял ногу и медленно спивался, потому что ничем больше заниматься не умел. Аурус предложил ему место в лудусе. Думаю, это его спасло.
Аурус выглядит все лучше в глазах Эммы. Конечно, она никогда не простит ему собственной неволи, однако Наута был прав: как хозяин, Аурус достаточно хорош. Впрочем, быть может, с другими гладиаторами и рабами он обращается иначе. Но Эмма пока что не слышала жалоб. Да и кто ей будет жаловаться?
В углу по-прежнему стоит клепсидра. Эмма буравит ее взглядом, помня, что Робин обещал рассказать об устройстве этой хитрой штуки, но ей интереснее другое.
– Вчерашний случай никак не выходит у меня из головы, – медленно говорит она, и Робин морщит лоб, пытаясь понять, о чем речь, а когда понимает, то хмыкает.
– А ты настойчивая, – для Эммы это звучит как похвала.
Гладиаторы сменяют друг друга за длинным столом, вокруг постепенно умолкают шум и разговоры, а Робин неспешно рассказывает, не повышая голоса, и Эмме остается только принять как данность: здесь, на римских землях, позволяют себе любить мужчину как женщину и женщину как мужчину. С рабами все еще проще, никто не держит их за полноценных людей, значит, поступать с ними можно в разы хуже, чем с остальными.
– Рабов принуждают к этому… Разве это любовь?
Эмме неприятно даже думать, что подобное кто-то может счесть столь прекрасным чувством. Она невольно вспоминает выражение лица Регины. Вряд ли та была рада происходящему.
Робин качает головой. Выковыривает мякиш из хлеба и принимается лепить из него какую-то фигурку.
– Разумеется, нет. Но, поверь мне, в таких союзах рабам живется более привольно и сытно, чем где-либо еще. Хозяева заботятся о них гораздо тщательнее. Кроме того, – Робин смотрит куда-то в сторону, – несмотря на то, что рабов не считают людьми, хозяева могут придерживаться иного мнения.
Он многозначительно умолкает.
Эмма сидит и пытается уложить услышанное в голове. К чему еще ей придется привыкнуть здесь?
– И римские боги не гневаются на такое?
Она все еще много спрашивает, но ей нужно соткать картину нового мира. Нужно изжить из себя страх и гнев, если она не хочет, чтобы другие воспользовались ее чувствами. Эмме выпала участь быть бойцом – и она должна стать им. Потому что она собирается вернуться домой.
– А что твои боги? – вопросом на вопрос отвечает Робин. – Они позволяют вам любить тех, к кому рвется душа?
Эмма пожимает плечами. В деревне никто не учил ее, как плохо девочке любить девочку или мальчику – мальчика, но среди жителей и не было мужчин, любящих трогать других мужчин, или таких же женщин.
– Я никогда не спрашивала их об этом, – говорит она наконец, и Робин понимающе кивает.
– Римляне считают, что это высшая милость богов – любить тех, кого выберешь сам. Хочешь, – он подается вперед, к Эмме, и глаза его вдохновлено поблескивают, – я расскажу тебе отрывок из сочинения Платона? Может быть, ты сможешь понять.
Эмма не знает, кто такой Платон, и честно в том признается.
– Это греческий философ, – улыбается Робин. – Он давно умер, но его труды есть во всех уважающих себя римских семьях. Когда я учился читать, Аурус дал мне переведенную речь Аристофана*, чтобы я проникся красотой. Я заучил ее наизусть тогда, потому что долго время мне больше ничего не давали, помню ее и сейчас.
И он, не дожидаясь согласия Эммы, вскакивает на скамью, принимая торжественную позу, и начинает говорить – громко и четко, выставив правую руку вперед:
– Мужчины, представляющие собой одну из частей того двуполого прежде существа, которое называлось андрогином, охочи до женщин, и блудодеи в большинстве своем принадлежат именно к этой породе, а женщины такого происхождения падки до мужчин и распутны. Женщины же, представляющие собой половинку прежней женщины, к мужчинам не очень расположены, их больше привлекают женщины, и лесбиянки принадлежат именно к этой породе. Зато мужчин, представляющих собой половинку прежнего мужчины, влечет ко всему мужскому: уже в детстве, будучи дольками существа мужского пола, они любят мужчин, и им нравится лежать и обниматься с мужчинами. Это самые лучшие из мальчиков и из юношей, ибо они от природы самые мужественные. Некоторые, правда, называют их бесстыдными, но это заблуждение: ведут они себя так не по своему бесстыдству, а по своей смелости, мужественности и храбрости, из пристрастия к собственному подобию…
Немногочисленные гладиаторы, оставшиеся в кухне, удивленно внимают, не задавая вопросов. Кто-то одобрительно кивает, кто-то продолжает торопливо есть. Заметно, что Робину нечасто выпадает шанс выступить перед публикой не в качестве бойца. Он говорит долго, Эмма старательно слушает, но не понимает и половины. Двуполые существа? Блудодеи? Лесбиянки? Однако самый главный вывод оказывается очень прост.
– В этой речи отдается предпочтение мужчинам, – замечает она, когда Робин соскакивает со скамьи. Раскрасневшийся от своего выступления, он садится рядом с Эммой и утирает пот со лба.
– Мужская любовь в Греции считается возвышенной. Мужчина ложится с женщиной только для продолжения рода, а с юношей их связывают совсем иные чувства.
– Римляне переняли этот обычай у греков? – задумчиво уточняет Эмма.
– Не все. Но те из мужчин, что предпочитают мальчиков, приводят в пример Платона как доказательство того, что такая любовь имеет не просто право на существование, но должна признаваться самой естественной и благородной.