Кто-то принес масляный светильник и поставил на стол. Он слегка чадит, и лучше его погасить.
Эмма смеется и кидает на кровать мешок, который Робин помог ей набить сеном: теперь у нее есть матрас. Спать будет не так жестко.
Робин указывает на нишу под узким окном.
– Сюда можно поставить горшок с цветами, – предлагает он. – Или фигурку твоего бога – у тебя есть бог, что сопровождает тебя с рождения?
Эмма крепко задумывается.
– Да, – говорит она уверенно. – Любого северянина с рождения сопровождает именно он: Всеотец, повелитель людей, властитель Валхаллы.
По привычке она использует кеннинги*, но Робин понимающе кивает. Он бритт, а значит, ему должно быть известно про Одина.
– В торговый день я могу поискать для тебя его, – предлагает он и прислоняется к стене, скрещивая руки на груди. Эмма смущается:
– У меня нет денег.
Она помнит, что говорил Аурус. Но сейчас она нищая. Беднее нее, наверное, нет никого в этом городе.
Робин смеется.
– И еще долго не будет.
Если так он пытается успокоить, то у него плохо получается.
– Многие товары достаются мне бесплатно, – небрежно пожимает плечами Робин и поигрывает мускулами, подмигивая Эмме. – Не зря же я лучший гладиатор Тускула!
Эмма и забыла. Или он не говорил? Она восхищенно смотрит на него, отчетливо представляя, сколько сил и времени нужно потратить, чтобы добиться такого положения. Но почти сразу она вспоминает, что в несвободе время тратить больше особо не на что, и тускнеет. Робин замечает перемену в ее настроении и садится рядом на кровать.
– Что-то случилось?
– Ничего, – протяжно отвечает Эмма. Мария проходит мимо ее комнаты и возвращается, останавливаясь на пороге. На лице ее написано восхищение.
– Ты уже не внизу! – радостно восклицает она, сжимая руки и поднося сцепленные пальцы к губам, словно не в силах сдержать эмоции. Робин смеется и обнимает Эмму, крепко прижимая ее к себе.
– Вот видишь, Мария! Я же говорил тебе, что она очень способная!
Мария умиленно кивает, еще раз поздравляет с новым жильем и уходит по своим делам. Озадаченная и растерянная Эмма какое-то время сидит молча, пока Робин рассказывает ей про то, как часто в Тускуле бывают торговые дни и что в них можно приобрести. А потом бормочет себе под нос:
– Она милая.
Мария действительно такая. Вот с ней бы и хорошо дружить. А не гоняться за этой Региной, которая воротит нос. Эмма, никогда в жизни не искавшая дружбы у тех, кто не хотел с ней общаться, с трудом понимает, зачем ей все это. Зачем ей Регина и ее хорошее отношение? Тут любому ясно, что Регина предпочитает одиночество, потому что презирает остальных рабов. Но почему так сложилось? Эмма не знает, для чего ей это выяснять. Но иногда что-то забирается в голову, поселяется в мыслях, и невозможно от него избавиться обычными способами.
– Она очень светлый и добрый человек, – уверенно говорит Робин, и видно, что он не допускает ни капли сомнения. Эмма, чьи мысли в какой-то момент перескочили на Регину, недоуменно смотрит на него, потом успокоенно кивает.
– Они с Давидом действительно муж и жена? – интересуется она. Ей любопытно, как они познакомились и почему им разрешили пожениться. Или Робин был прав, когда говорил, что не все римляне жестоки? Кто-то считает своих рабов живыми людьми?
Взгляд Робина наполняется искренним теплом, и это столь удивительно почему-то, что в первый момент Эмма решает, будто он влюблен в Марию.
– Так и есть, – кивает Робин.
Эмма встает и принимается мерить неширокими шагами свою комнатку: пять вперед от входа до окна, три вбок от кровати до стены.
– Они встретились здесь, в лудусе? – она думает, что это единственный возможный вариант, но Робин мотает головой.
– Римляне пленили Давида во время одного из походов. А Мария любит мужа столь сильно, что добровольно последовала за ним в рабство, – в голосе Робина сквозят благоговейные нотки, и вот уж им-то Эмма не удивлена: среди разврата и жестокости Рима подобная верность, должно быть, принимается едва ли не за божественность. Мария ей нравится, и Эмма думает, что Давиду с ней повезло. Кто бы рискнул последовать за ней, случись ей быть не одинокой?
– А ты был женат? – спрашивает Эмма, с любопытством глядя на Робина и вспоминая его слова о том, что римские мужчины раньше выбирали его для своих забав.
– Я и сейчас женат, – спокойно отзывается Робин. Так спокойно, что Эмма не сразу понимает.
– Что? – глупо переспрашивает она мгновением позже. – Ты женат?
Она не предвидела такого ответа.
– Да. И у меня есть сын.
Эмма не знает, стоит ли расспрашивать дальше. Ей кажется, что подобная беседа может натолкнуть Робина на грустные мысли, но он рассказывает ей сам:
– Я был в военном дозоре, когда напали римляне. Их оказалось в несколько раз больше, и нам нечего было им противопоставить. Когда нас привезли в Тускул и выставили на продажу, Аурус заметил меня. Я не сопротивлялся, понимая, что он – мой единственный шанс выжить и вернуться домой.
– Но ты до сих пор не вернулся, – отмечает очевидное Эмма.
Робин чуть мрачнеет.
– Аурус обещал, что в следующем году перевезет Мэриан и Роланда сюда, в Тускул.
«Да, – думает Эмма, – не отпустит тебя в награду за верную службу, а сделает рабами еще и твоих жену с ребенком!»
Чистый лик Ауруса медленно покрывается копотью от светильника.
Эмма понимает, что это не ее дело.
Какое-то время оба молчат. Эмма становится на пороге комнаты и смотрит, как по галерее ходят гладиаторы, занятые своими делами. Кто-то переговаривается, кто-то смеется, кто-то шутливо борется с приятелем. Эмма не сразу понимает, что все вокруг нее – мужчины. И если там, внизу, она была отделена от них решеткой и засовом, то здесь…
Неприятный холодок ползет по спине. В ее деревне бывало так, что мужчина силой брал женщину, но всякий раз над ним вершился справедливый суд, и его либо принуждали жениться, либо изгоняли. А здесь? Эмма невольно вспоминает случай с Региной. Даже женщины в Риме не гнушаются насилием, можно ли ждать иного от мужчин?
Она не делится своими страхами с Робином: он тоже мужчина и, конечно же, заверит ее, что все будет в порядке. Но спать сегодня придется вполглаза.
– Послушай, – спрашивает Эмма Робина, когда они вместе идут на ужин. – А где можно достать отрез ткани, любой, чтобы занавесить вход в комнату?
Пусть будет хоть такая, очень невесомая, но все же защита.
Робин задумывается на мгновение, потом советует:
– Спроси у Регины. Она в курсе.
Эмма содрогается. Лучше и не придумать. Снова идти к той, что ясно дала понять, что не хочет общаться.
– Так и поступлю, – лжет она и молчит до самой кухни, где, к ее изумлению и досаде, подают то же, что она ела на завтрак и обед.
– Снова каша?
В голосе Эммы звучит разочарование.
Робин смеется и хлопает ее по плечу.
– Да. Гладиаторам положена особая диета*, чтобы нагулять жир: он защищает от ран.
– От ран защищают доспехи и умение вести бой, – недовольно бормочет Эмма, зачерпывая ложкой приличную порцию каши. Тоскливо смотрит на нее, а затем отправляет в рот. Жаль, что в ее первый день у Ауруса случился пир. Начинать надо было не с него.
Появившийся на кухне Студий подходит к Эмме и бесцеремонно принимается осматривать ее ногу. Эмма, желающая просто поесть, смотрит на него и не знает, что сказать. За нее говорит Робин:
– Приятель, мы заняты.
– А я, можно подумать, нет! – огрызается Студий и надавливает на ногу Эммы так сильно, что вырывает вскрик.
– Все в порядке, – торопливо успокаивает Эмма подскочившего было Робина. Но ничего не в порядке: нога почти не тревожила ее до этого момента, а теперь пульсирует и ноет. Студий же отчего-то довольно кивает, оставляет Эмму в покое встает и одергивает тунику.
– Я дал Регине мазь, так что вечером тебе следует помыться как следует и воспользоваться лекарством.
Все дороги ведут к Регине. Эмма уныло понимает, что без общения с ней не обойтись. Она слегка обижается на нее и предпочла бы держаться подальше, но Студий сообщает, что его слова не совет, а приказ, в противном случае он доложит Аурусу о нежелании Эммы лечиться.