Ласерта ложится на живот, злобно глядя на безмолвную Эмму, так и не вышедшую из ниши, а Паэтус подхватывает с постели покрывало, заворачивается в него и возвращается к Эмме. Та напрягается, ожидая чего-то плохого. Но Паэтус останавливается на расстоянии нескольких шагов, и лицо у него совершенно не злое.
– Милая Эмма, – грустно улыбаясь, говорит он. – Я надеюсь на твое молчание. Моя сестра из-за собственной глупости хотела что-то доказать тебе, а в результате поставила нас с тобой в неудобное положение*.
Он печально пожимает плечами и качает головой. Кажется, он действительно расстроен. Из его слов Эмма ловит только «моя сестра», и это почему-то успокаивает ее.
Он протягивает руку, предлагая Эмме выйти из ниши, и ободряюще кивает, когда видит, что та колеблется.
– Все хорошо. Все будет хорошо, – убеждает он, ласково глядя своими добрыми карими глазами. И Эмма благодарно принимает его руку, понимая, что никому и ничего не расскажет.
Паэтус не жених Ласерты. А все остальное ее не волнует.
Комментарий к Диптих 5. Дельтион 1. Delectabile tempus
Лепидус (лат.) – изящный.
Паэтус (лат.) – лукаво смотрящий. Взгляд Нила всегда казался мне именно таким. Он был бы отличным фавном)
Инцест в Древнем Риме не поощрялся. Разумеется, он существовал, но обществом порицался.
========== Диптих 5. Дельтион 2 ==========
Следующим утром, когда Эмма, позавтракав, выходит на арену для тренировок, Паэтус уже ждет ее там. Он добродушно улыбается.
– Сегодня Август разрешил мне похитить тебя, прекрасная воительница.
Сердце отчего-то пропускает удар.
Август только поджимает губы, когда Эмма вопросительно смотрит на него, и отворачивается, не говоря ни слова. Чувствуется, что он крайне недоволен, но кто же будет спорить с господином? Впрочем, с Аурусом Август иногда сцепляется языками, а что здесь?
Паэтус берет Эмму под руку, вместе с ней покидая арену, и это прикосновение столь неожиданно для Эммы – несмотря на вчерашнее, – что в первый момент она даже запинается на ровном месте. Здесь не принято трогать друг друга лишний раз, тем более странно ждать этого от свободного римлянина в адрес раба. Привычны лишь пощечины от господ, а такое…
– Вчера все вышло очень некрасиво, – негромко говорит Паэтус, когда они заходят в галерею.
Эмма высвобождается из его рук, хотя ей очень не хочется этого делать.
– Я никому ничего не скажу, господин, – заверяет она. – Нет причин для волнений.
Она останавливается, Паэтус проходит еще пару шагов вперед, потом возвращается.
– Я в этом не сомневался, – мягко говорит он. – Я лишь хотел убедиться, что тебя не покоробило увиденное.
Он пытливо всматривается в глаза Эммы, а та не знает, что отвечать. Паэтус не выглядит тем, кто ударит за одно неправильное слово, однако и причин для особого доверия к нему пока что все равно нет. Он нравится Эмме, но не продиктована ли эта симпатия исключительно тем, что Паэтус вчера подал ей руку, в то время как Ласерта руки лишь распустила?
– Это не мое дело, – медленно говорит Эмма. – Я лишь выполняю то, что мне прикажут.
Ей безумно хочется пообщаться с Паэтусом, но она опасается, что ничего хорошего из этого не выйдет, а потому стоит и смотрит в сторону, сгорая от понимания того, как мало дозволено рабам. Искушение нарушить установленные правила велико.
Паэтус молча глядит на нее, потом кивает.
– Я понимаю, – он приглаживает свои волосы. – Извини. Можешь идти, конечно.
Он машет рукой, и Эмма, немного колеблясь, возвращается на арену. Август встречает ее недоверчивым взглядом.
– Так быстро? – интересуется он. – Всунул-высунул?
Он щурит злые глаза, и Эмма искренне не понимает, чем вызвала такое его отношение. Август передает ей деревянный меч и указывает в направлении столба. Эмма покорно принимается за тренировки, гадая, доведется ли ей сегодня сразиться с живым противником, или Август так рассержен, что даже сам не встанет напротив.
Избиение столба проходит ровно, Эмма не пропускает ни одного удара, а все ее достигают цели. В какой-то момент ей даже кажется, что меч по-настоящему стал продолжением руки, и она радуется этому ощущению, а потом, помедлив, перекладывает оружие в левую руку. Да, ей удобнее с щитом, но может случиться и так, что правую ей снова повредят.
– Ты снова надумала быть димахером? – спрашивает подошедший Август. Эмма, запыхавшись, останавливается и поворачивается к нему.
– Просто практикуюсь.
Август хмыкает.
– Просто? Или?.. – он взглядом указывает куда-то поверх плеча Эммы. Та непонимающе оборачивается и видит Паэтуса. Он снова стоит на втором ярусе и наблюдает. Завидев Эмму, он машет ей рукой. Эмма чуть было не отвечает, но вовремя спохватывается и продолжает усиленно тренироваться. Ей отчего-то и радостно, и одновременно немного не по себе. Никто из римлян раньше не проявлял к ней такого внимания. Разве что Ласерта, но ее намерения кристально ясны. Чего добивается Паэтус?
Она спрашивает об этом у Робина во время ужина. Тот поднимает брови.
– Эмма, ты можешь быть невинна, но вряд ли ты глупа.
Он качает головой, и Эмма с далеким стыдом признается себе, что, конечно, давно все поняла, вот только принять это никак не может.
– Разве может, – начинает она и тут же прикусывает язык. Ей хочется спросить, может ли богатый и свободный римлянин желать бессловесную рабыню, но это вопрос в пустоту. Римляне здесь могут желать все. И всех. Ей не стоит об этом забывать.
– Август отчего-то злится, – сообщает она растерянно. – Неужели думает, что я заброшу тренировки?
Она вопросительно смотрит на Робина.
– Спроси лучше об этом у самого Августа, – уклончиво отвечает тот и принимается есть.
Эмме хочется обсудить с ним то, что она видела вчера, но Паэтус просил о молчании, и приходится держать обещание. Пусть Эмма и рабыня, но слово ее крепко.
Она вяло гоняет по тарелке заветрившийся кусок мяса и размышляет о собственной участи. Что если Паэтус захочет ее? Она не будет вправе отказать. Мысль о близости с ним не вызывает отвращения, напротив, Эмма ощущает легкое воодушевление. Если ей было бы позволено выбирать, она бы выбрала Паэтуса. Он кажется ей приятным, и даже то, что они это делали с Ласертой, не мешает. Эмма кивает сама себе. В конце концов, ей уже двадцать лет. И нет в ее жизни никого, для кого стоило бы себя беречь. Просто так уж сложилось, что Эмме никогда особо не была интересна близость между мужчиной и женщиной. Она знала, что однажды выйдет замуж и ляжет с супругом в одну постель, но никто не принуждал ее делать быстрый выбор, хотя женихи водились. Кое-кто, как вспоминала со смехом мать, давал за Эмму аж двадцать медвежьих шкур. Когда Эмма поинтересовалась, почему же ему отказали, мать сообщила, что жениху было восемьдесят три года, он был слеп на один глаз и глух на оба уха.
Пару следующих дней Паэтус не приходит на арену, и Эмме неловко, что она успела нафантазировать всякое. Конечно, кому она нужна? Пусть и гладиатор, но всего лишь рабыня. Наверняка у Паэтуса есть, к кому заглянуть, даже к той же Ласерте. Эмма ловит себя на том, что злится, когда видит дочь Ауруса. В голове некстати всплывают воспоминания того вечера, когда Ласерта позвала ее к себе в покои. Эмма вымещает злобу на столбе, а потом и на Лепидусе, которого Август снова ставит ей в пару. Лепидус ничего не успевает сообразить, а уже валяется на земле и стонет от боли, потому что Эмма на этот раз заехала ему мечом между ног. Август смеется и хлопает себя по коленям.
– Хороший прием, Эмма, но не пользуйся им слишком часто. Ты же не хочешь заработать себе прозвище «Мужененавистница»?
Эмма не ненавидит мужчин. Может быть, только Науту. Остальные пока что не сделали ей ничего плохого.