Лепидус подвывает, держась за яйца, и под общий смех хрипло обещает однажды проделать с Эммой то же самое. Эмма хмыкает.
– У меня нет яиц, – говорит она, хоть и помнит, что от подобного удара, полученного в отрочестве, ей было очень больно.
Лепидус кое-как поднимается и, ковыляя, уходит прочь. Эмма отдает оружие Августу и собирается пойти к себе, а потом помыться, но в галерее ей навстречу попадается Паэтус.
– Ты ведь не сделаешь со мной то же самое? – шутит он, кивая в сторону арены.
Эмма вспыхивает, понимая, что он все видел.
– Это был всего лишь бой, господин, – бормочет она.
Паэтус мягко касается ее подбородка и заставляет посмотреть на себя.
– Можешь звать меня по имени? – просит он. В его карих глазах – сплошное тепло, а от прикосновения что-то сжимается внутри, и это кажется весьма приятным. Эмма осторожно кивает.
– Да, госп…
– Паэтус, – поправляет ее Паэтус.
Эмма кивает снова.
– Да… Паэтус.
Называть его по имени – особое удовольствие. Эмма перекатывает имя на языке очень долго, до самого вечера, когда ловит Робина и просит его позаниматься с ней римским. С большим рвением она принимается изучать новые слова, и Робин с удовольствием говорит ей:
– У тебя отличная память, Эмма!
Он гордится ею, а Эмма улыбается, представляя, как удивится ее умениям Паэтус. И он действительно удивляется, когда они встречаются в следующий раз вечером, когда уставшая, измотанная, вся потная Эмма, подвернувшая ногу при выполнении особо трудного приема, ковыляет к себе в комнату.
– Неужели никто не может проводить тебя? Тебе же больно! – сердится Паэтус, и Эмма не успевает ничего ответить, когда он вдруг подхватывает ее на руки. Эмма ахает и крепко цепляется за его плечи. Внутри тут же зарождается страх, что ее увидят, что ее накажут, но Паэтус шагает легко и уверенно и прижимает к себе Эмму, и пахнет от него чем-то пряным и вкусным.
– Где твоя комната? – спрашивает он, и Эмма говорит, где. Он приносит ее туда и очень бережно опускает на постель, а потом становится рядом на одно колено, поддернув тунику.
– Сильно болит? – он, не дожидаясь ответа, берется за распухшую лодыжку и принимается нежно ее массировать. Эмме больно, но она не признается, потому что ей нравится, как Паэтус касается ее. Можно и потерпеть ради такого. И ничего страшного, что после этого она едва добирается до Студия: нога распухает сильнее, чем это казалось возможным. Студий ругается и обматывает ногу мокрой повязкой.
– Меняй, как только нагреется, – советует он, и Эмма исправно полощет тряпицу в холодной воде, всякий раз выходя для этого на улицу. Уже под утро нога вдруг принимается болеть особенно сильно, заснуть не получается, и Эмма в который раз выходит в галерею, направляясь к кадке с водой. Заодно можно и попить. Делая последний глоток, Эмма слышит шаги за спиной и резко оборачивается. Ногу пронзает боль, приходится прикусить губу, чтобы не выдать себя лишним возгласом, потому что навстречу идет Регина, и нет никакого желания докладывать ей о собственных проблемах.
С приездом Паэтуса Эмма совершенно перестала пытаться подружиться с Региной, и, кажется, это возымело обратный эффект. Во всяком случае, сейчас именно Регина заговаривает первой.
– Что-то случилось? – спрашивает она, и в голосе ее слышна легкая тревога. – Почему ты здесь?
Ее длинные волосы заплетены в аккуратную косу, темно-серая туника кажется совсем новой. В руках Регина держит большой кувшин.
– Я вывихнула ногу на тренировке, – отвечает Эмма, благополучно забывая, что хотела не сообщать об этом. – Студий велел менять повязки.
Словно бы для того, чтобы доказать свои слова, она приподнимает больную ногу. Регина скользит по ней быстрым взглядом, потом снова заглядывает Эмме в глаза.
– А в остальном, – вдруг интересуется она, – с тобой все в порядке?
Эмма замечает, что ее глаза очень похожи на глаза Паэтуса. Но, может быть, это всего лишь оттого, что они – карие.
– Что тебе за дело? – дерзко отзывается она, будто симпатия Паэтуса дала ей право так разговаривать с людьми. Но разве она неправа? Разве Регина не говорила сама, что не быть им друзьями и что она только порадуется, когда с Эммой случится что-то плохое?
Регина неуловимо меняется в лице. Надменность проскальзывает во взгляд. Она вскидывает голову и собирается пройти мимо, но вдруг останавливается.
– Ты можешь не нравиться мне, Эмма, – говорит она тихо, не глядя на Эмму. – Но это не значит, что я желаю тебе зла.
Эмма фыркает.
– Я помню совсем другие твои слова, – упорствует она, ощущая смятение. Может быть, Регина говорит правду? Ведь человеку свойственно меняться.
Регина все еще смотрит в сторону. А когда возвращает взгляд Эмме, то в нем угадывается нечто, похожее на жалость и симпатию.
– Пожалуйста, Эмма, – она вздыхает. – Очень прошу тебя: будь осторожна. Твои необдуманные действия могут затронуть не только тебя, но и остальных рабов.
Эмма фыркает снова, но уже потише. Так вот о чем печется Регина! О том, что все это может как-то отразиться на ней! Конечно, как можно было подумать, что она действительно переживает за кого-то другого.
– Я ничего не делаю, – возражает Эмма твердо. – Ты можешь не бояться.
Регина грустно улыбается.
– К сожалению, от тебя мало что зависит, как и от меня.
Впервые со дня их знакомства она признает вслух, что они хоть в чем-то равны, и Эмму это приводит в изумление. Она даже не может ничего сказать, просто стоит и смотрит на Регину, и нога болит уже не так сильно.
– Но если, – тихо спрашивает она, – от меня ничего не зависит, то какая разница, буду я осторожной или нет?
Она не очень понимает, чего от нее ждут.
Регина качает головой и уходит, не говоря больше ни слова. Эмме мучительно хочется посмотреть ей вслед, но вместо этого она отправляется к себе, чтобы прожить еще один день в прежнем ритме. А вечером к ней в комнату приходит Паэтус и останавливается на пороге.
– Я могу пригласить тебя на прогулку? – говорит он, и у Эммы замирает сердце. Она моментально забывает все слова и предостережения Регины: в самом деле, та печется о себе – и только! А Эмме о ней думать необязательно.
Конечно, никто не выводит Эмму за пределы лудуса – они с Паэтусом всего лишь кругами бродят по арене, – но даже это уже отличается от обычных прогулок Эммы. Первое время она нервничает и постоянно прислушивается, не послал ли Аурус за ней кого-нибудь, чтобы схватить и выпороть за общение с молодым господином, но все тихо. И тогда она начинает слушать, что говорит ей Паэтус. А он рассказывает о себе.
– Кора – не моя мать. Она всего лишь вторая жена отца. Так что с Ласертой мы родня по отцу. Но то, за чем ты нас застала, все равно не поощряется в Риме.
Эмма только кивает, не перебивая. Если Паэтусу нужно высказаться, она послушает, пусть даже ей не очень интересно.
– Это началось много лет назад. Мы были тогда скандальными подростками. Может быть, родители уделяли нам мало внимания, и мы таким образом взбунтовались, устроили свой протест, – Паэтус смеется. – Раньше это казалось чем-то очень серьезным и по-настоящему важным, а теперь…
Он останавливается и внимательно глядит на Эмму.
– Теперь это нужно лишь Ласерте. Я жалею, что ты увидела нас – это должен был быть наш последний раз.
– И он стал таким? – не подумав, спрашивает Эмма. Но Паэтус не сердится. Он мягко улыбается и говорит, чуть склонившись к Эмме:
– А ты как думаешь?
Эмма замирает, сердцем понимая, что сейчас произойдет.
Когда Паэтус осторожно целует ее, в его теплом дыхании чувствуется привкус вина. Он нежно обнимает Эмму и привлекает ее к себе, прижимает к груди, не прекращая целовать, и Эмма все смелее отвечает ему, забывая на время, кто она и где. Поцелуй кажется ей невероятно волшебным, от него кружится голова и подгибаются ноги, поэтому она хватается за плечи Паэтуса, а он целует ее все сильнее и щекочет своей бородой. А когда отпускает, то тяжелое дыхание их обоих смешано между собой, как только что были смешаны языки и губы.