Белла моргает и прикусывает нижнюю губу. Эмма продолжает улыбаться ей – нет, скалиться. И вряд ли тот оскал сильно красит ее.
Какое-то время они молча смотрят друг на друга, затем Белла отпускает руку Эммы и отступает к Аурусу. Взгляд ее меркнет.
Ланиста встревожен. Он порывается подойти к Эмме, однако Белла не пускает его. Тогда он шипит со своего места:
– Ты обманула меня!
У Эммы нет ни сил, ни желания продолжать этот нелепый, мерзкий разговор.
Обманула? Пусть скажет «спасибо», что до сих пор жив.
– Убирайся, – повторяет она. – Пока цел.
– А Паэтус?.. – пытается Аурус, и Эмма не выдерживает. Она бросается на него коршуном, ястребом, хищным зверем, опрокидывает на землю, седлает и принимается бить: куда попадет, обоими кулаками, едва слыша сквозь дикий грохот крови в ушах, как ломаются нос и зубы, почти не чувствуя боли в мгновенно ободравшихся костяшках.
– Убирайся! – ревет она, не замечая ничего вокруг. – Пошел вон! Прочь! Прочь!
Кто-то кричит – может быть, Аурус, может быть, Белла, а может, она сама, – и через пару мгновений сильные руки обхватывают неистовствующую Эмму, отрывают от ланисты и тащат прочь. Это Галл, он зажимает Эмму так, что у нее перехватывает дыхание, и держит, пока она продолжает орать:
– Пусть уходит! Пусть проваливает, пока я его не убила!
Всхлипывающая Белла помогает окровавленному и стонущему Аурусу подняться, и вдвоем они как можно скорее уходят к деревьям, за которыми и скрываются. Едва они пропадают из виду, как Эмма приходит в себя и успокаивается.
– Пусти, – велит она Галлу, и тот нехотя разжимает руки. Эмма чуть не падает, встряхивается, с гадливостью вытирает запачканные кровью руки о тунику и возвращается к Регине. На этот раз она не пытается ее уговаривать, а просто заставляет оставить Робина и отводит в сторону. Странно, но Регина не сопротивляется. Может быть, первый шок прошел. А может, она видела, что Эмма сделала с Аурусом.
Усадив Регину на большой плоский камень, поросший мхом, Эмма берет флягу, поднесенную молчаливым Августом, и смывает кровь: с ее рук и со своих. Стирает старательно, словно от этого сейчас зависит целая жизнь.
Может, и зависит.
Безобразные раны, оставленные гвоздями, Эмма обмывает особенно тщательно, а после, не удержавшись, невесомо касается каждой губами.
– Все заживет, ты же знаешь, да? – шепчет она едва слышно, говоря и про физическое, и про душевное.
Все проходит. И это тоже пройдет.
От подола туники отрывается несколько полос материи, и Регина молча подставляет руки для бинтования. Эмма старается не причинять лишней боли, но абсолютно аккуратно не получается, и она кусает губы, когда ей кажется, что она давит сильнее, чем необходимо. Наконец, руки замотаны, Эмма тянется к плечу Регины, но та отстраняется и качает головой.
– Все в порядке.
У нее хриплый голос, она говорит едва слышно. И старается смотреть в сторону. Эмме безумно хочется обнять, и она делает попытку, однако Регина отстраняется вновь и повторяет:
– Все в порядке.
Будто сама пытается в это поверить.
Внутри застывает глыба льда. Протянутые руки бессильно опускаются. Эмма снова кусает губы, потом встает и уходит.
На сердце тяжело. Не хочется переживать горе вдали от Регины, но что-то подсказывает дать ей немного времени: на нее свалилось слишком многое.
Галл и Август руками роют могилу: сообща решено предать Робина земле – как минимум, из-за того, что нет возможности сложить правильный костер, который хорошо прогорит. Да и Лилит вспоминает, что Робин рассказывал, как на его родине проходят похороны: закапывают в землю там столь же часто, как и сжигают, а может, и чаще. В любом случае, Эмма не уверена, что хочет смотреть, как огонь пожирает тело друга, значит…
Значит, он будет спать в земле.
Галл и Август стараются изо всех сил, никому не хочется, чтобы Робин достался диким зверям, а это значит, что копать нужно глубоко. Эмма свою помощь не предлагает, отдавая все силы наблюдению за Региной. Та продолжает сидеть на камне и подставлять лицо лучам солнца, пробивающимся из-за то и дело набегающих туч. Эмме тревожно за нее, пару раз она порывается презреть собственное решение и нарушить чужой покой, однако, вставая, тут же садится обратно.
Она может подождать.
Регине нужно время.
Это ее горечь, и Эмма тут ни при чем. Они знали разного Робина и по-разному тоскуют о нем.
Много позже, когда могила выкопана, когда тело Робина, завернутое в какие-то тряпки, найденные в доме, перенесено к ней и уложено, а сверху засыпано землей, когда Галл, Лилит и Август, простившись, деликатно отходят в сторону, тогда и только тогда Регина молча встает бок о бок с Эммой и сама находит ее руку, чуть касаясь кончиками пальцев запястья.
Эмма позволяет себе улыбку.
В памяти вспыхивает образ Робина – веселого, бородатого, такого, каким он встретил Эмму в ее первый день в лудусе.
Эмма косится на Регину, гадая, как она представляет Робина себе, и не удерживается от вздоха:
– Он был хорошим человеком.
Она может сказать много больше. Про друга и мужа, про гладиатора и мужчину. Может рассказать смешной случай, связанный с Робином. Или печальный. Любой.
Но ни единого слова больше не идет на язык. Хочется стоять и молчать, глядя на небольшой холмик земли.
– Да, – задумчиво соглашается Регина. И добавляет:
– Он любил меня.
Это звучит немного странно, будто Робин был единственным, кто любил ее, но Эмма не успевает как-то осознать мысль. Регина поворачивается к ней и, не убирая руки, оставляя теплое невесомое прикосновение, говорит тихо:
– Я так рада, что ты пришла за мной.
Они не плачут: ни Регина, ни Эмма.
Регина подступает ближе, приподнимается на цыпочки и прижимается губами к сомкнутым губам Эммы.
Поцелуй над свежей могилой… Словно торжество жизни над смертью. И тогда Эмма обнимает Регину осторожно и привлекает ее к себе. Они целуются медленно, осторожно, пробуют друг друга губами, и что-то перевернувшееся внутри с гибелью Робина становится на место. После Регина прижимается лбом к щеке Эммы и тихо дышит ей в шею, не размыкая объятий.
Им надо двигаться в Тускул. Эмма предлагает Регине воспользоваться лошадью Паэтуса, но та с негодованием отвергает предложение.
– Я лучше умру по пути, – с тихой яростью говорит она и, развернувшись, уходит к Лилит и остальным, ждущим поодаль. Эмма с плохо скрываемым удивлением смотрит Регине вслед и покачивает головой. Совершенно ненужная гордость. Впрочем… Ей ли судить? Она ведь тоже ходит пешком, несмотря на сбитые ноги, о которых, кстати, уже давно не вспоминала.
Давно пришедший в себя Паэтус по-прежнему валяется связанным. Он подозрительно молчит и только перехватывает взгляд Эммы всякий раз, когда она обращается к нему.
С ним нужно что-то делать. Оставить его здесь? На съедение зверям?
Эмма покусывает нижнюю губу, размышляя. Затем усмехается.
Решение созрело давно, к нему просто надо было попривыкнуть.
– Ступайте, – говорит она Лилит, подошедшей спросить, все ли в порядке. – Я вас догоню.
Если Лилит и хочет что-то спросить, то не делает этого. Бросает быстрый взгляд на Эмму, затем на Паэтуса, изгибает бровь и кивает.
Она поняла.
Конечно, поняла.
Эмма дожидается, когда друзья исчезнут за деревьями – Август несколько раз оборачивается, и откровенный страх написан у него на лице; он даже останавливается на какой-то момент, впрочем, ненадолго, потому что Галл силой утягивает его за собой, – затем садится на тот камень, на котором сидела Регина, и ждет еще какое-то время – довольно долго, на самом деле. В руках она вертит кинжал: то ставит его острием на палец, то подбрасывает в воздух и ловит за рукоять, а иногда и за лезвие. Когда тени на земле смещаются достаточно далеко от прежних, Эмма поводит плечами и встает, подходя к Паэтусу.
Римлянин злобно смотрит на нее снизу вверх. Его лицо все в крови и опухло, правый глаз заплыл от удара, который не сдержал Галл. Он лежит в неудобной позе и чуть шевелится только тогда, когда Эмма садится рядом с ним на корточки.