Мария подходит ближе и собирается взять Регину за руки, однако в последний момент, видимо, вспоминает, что та ранена. Поэтому складывает собственные руки на груди в умоляющем жесте и произносит:
– Мы будем любить ее.
Давид становится рядом с женой, обнимает ее за плечи и притягивает к себе. У него мрачное лицо, он готов принять любой ответ. На скулах его ходят желваки.
Эмма не спешит вставать. Она смотрит на Регину, взгляды их перекрещиваются на мгновение. В карих глазах читается спокойствие. Регина улыбается Эмме и, чуть повернувшись к Марии с Давидом, говорит:
– Вы будете для нее лучшими родителями.
Мария тут же принимается плакать и благодарить. Давид позволяет себе облегченный выдох. Да и Эмма, признаться, больше рада такому выбору Регины, чем нет. Она прекрасно помнит, кто всадил кинжал в живот Ласерте – и пусть Регина так до сих пор этого не признала, но вряд ли она испытывает горячие чувства по отношению к племяннице. Так уж сложилось, что семейные радости для Регины долгое время были вещью абсолютно недоступной. И Эмме не хотелось бы, чтобы последствия этого каким-то образом отразились на маленьком ребенке. Так что…
Так будет лучше для всех. Тем более что им с Региной еще предстоит долгий путь на север, и подвергать младенца таким испытаниям нет необходимости.
Эмма не думает, что они станут скучать по девочке. Они не успели к ней привязаться.
Снаружи вдруг доносится чей-то крик. Эмма моментально вскакивает, напрягаясь.
Крик повторяется, в довершение к нему разносится какой-то странный шум, похожий…
Лошадиное ржание.
И бряцанье оружия.
Тревога разносится по лудусу вместе с ветром, дующим с запада.
В один прыжок Эмма оказывается возле Регины и требовательно говорит ей:
– Вернись в домус.
Удивительно, но Регина не спорит и уходит быстрее, чем Эмма выбегает из кухни в галерею, устремляясь к воротам. Еще не оказавшись на улице, она уже чувствует запах гари, и он заполняет ее откровенным страхом.
Что-то случилось.
Что-то опять случилось!
Перед воротами толпятся мужчины. Кто-то поспешно задвигает засов, кто-то раздает оружие. Эмма поднимает голову, присматриваясь к отблескам пламени, танцующим за пределами лудуса. Потом ловит ковыляющего мимо Августа за руку.
– Что случилось? – требует она ответа.
– Римляне, – коротко отзывается он. – Цезарь прислал солдат.
У Эммы что-то обрывается внутри и падает к ногам. Мгновение холода сменяется яростным жаром, когда она понимает: нужно уходить. Прямо сейчас.
Пока она бежит за Региной, пока лихорадочно продумывает план действий, среди хаотичных мыслей то и дело выскакивает одна весьма неприятная.
Она сказала людям возвращаться.
Возвращаться в город, в котором сейчас будет кровавая бойня.
И это много хуже того, что она сделала с Паэтусом.
Навстречу по галерее бежит Лилит. Эмма проносится мимо, успевая крикнуть:
– К порту! Там Наута с кораблем!
Она не смотрит, услышала ли ее Лилит, но надеется, что да, потому что до этой части лудуса шум и гам еще не добрался.
Эмма врывается в спальню, в которой собиралась провести еще пару дней, и оглядывается.
Регина уже ждет. Кивает Эмме на сверток, лежащий на постели, и отрывисто бросает:
– Деньги и мои зелья.
Где-то на улице что-то с треском ломается, вслед за этим немедленно раздается протяжный собачий вой.
Эмма подхватывает сверток, и вместе с Региной они проделывают обратный путь до подземелий. Сердце стучит где-то в горле, хочется взлететь подобно птице и покинуть город как можно быстрее, но Эмма вынуждена довольствоваться лишь быстротой своих ног.
К подземельям пробраться не получается: обезумевшая от ужаса толпа суетится, ревет и давит своих. Гладиаторы никого не выпускают из лудуса, отпихивая от ворот, и тогда Эмма вспоминает про запасной выход. Он давно зарос, что сейчас только на руку: о нем больше не вспомнит никто. Схватив Регину за руку и заставляя себя не вспоминать, как ей больно, Эмма тянет ее за собой, в сторону от кричащих людей. Там, справа от ворот, ближе к тренировочной арене, остается только продраться сквозь колючие кусты и в два удара выломать хлипкие доски, преграждающие путь наружу. Эмма выскальзывает первой и оказывается в маленьком проулке, из которого ясно видно, какой хаос творится в городе. Стоит пройти несколько десятков шагов – и попадешь на лицу, охваченную всеобщим безумием. Эмма помогает Регине выбраться и неотрывно смотрит на блики пламени, танцующие между домами, прислушивается к звону мечей: греки просто так не отдадут город, тут можно не сомневаться.
Регина прижимается к плечу Эммы, и какое-то время они просто стоят так, не шевелясь. Позади них – безумствующий лудус, впереди – две сражающиеся армии.
– Надо идти, – наконец говорит Регина, и ее едва слышно из-за шума, разрывающего город на части.
Эмма кивает. Глядит на Регину и просит:
– Никуда не отходи. Держись рядом. Держись за меня.
Она понятия не имеет, как они пройдут сквозь это, но им придется попробовать.
У Эммы нет меча – она отлично понимает, что человек с оружием тут же станет удобной мишенью, тем более, если речь идет о двух женщинах, – но кинжал, засунутый за пояс, она придерживает, стараясь прятать его получше. У поворота на главную улицу, на которую им предстоит выйти, она поворачивается к Регине и крепко целует ее, шепча:
– Люблю тебя.
– И я тебя люблю, – эхом отзывается Регина и кивает, показывая, что готова.
Эмма набирает в грудь воздуха и рывком выталкивает себя и Регину в преисподнюю.
Жарко. Горят подожженные дома, и языки пламени так и норовят дотянуться до лица. Вокруг полный хаос, все куда-то бегут, все кричат, все пытаются спастись. То тут, то там слышатся детский и женский плач и разъяренные вопли мужчин. Эмма с Региной стараются не выходить на центр улицы, держатся поближе к зданиям и то и дело прячутся за деревья или мелкие постройки, не желая попадаться на глаза солдатам. Последние, впрочем, заняты исключительно друг другом, и буквально на каждом шагу приходится переступать через мертвых или умирающих. Хрипы и стоны сотрясают воздух, Эмма пытается не смотреть, но получается плохо. В какой-то момент прямо перед ними падает горящая доска, и искры от нее опаляют руки. Эмма шипит, как вода, попавшая на что-то раскаленное, и поспешно закрывает Регину собой, лихорадочно гадая, как им выбраться из этой пламенной преисподней. Всадники снуют из стороны в сторону, постоянно встречаясь оружием. Схватки вспыхивают везде, даже там, где невозможно представить: Эмма видит сражающихся на крышах и в фонтанах. Лошади шарахаются от огня и оглушительно ржут.
Путь до порта неблизок и так, но во всем этом он удлиняется в несколько раз.
Эмме с Региной откровенно везет: никто не обращает на них внимания. Для солдат с обеих сторон они всего лишь жители города, бегущие от смерти.
За очередным поворотом тупик. Эмма резко останавливается, когда видит вперед солдат, перекрывших улицу. Звон мечей оглушает, то и дело раздающиеся крики полосуют кожу. Эмма заслоняет собой Регину, придерживая ее свободной рукой, и бросает взгляды по сторонам, решая, куда пойти. Назад дороги нет, вперед тоже. Пробиваться с боем сквозь людей с оружием… Смерти подобно.
Внутри все обрывается, а Эмма старается связать узлы, потому что все равно нужно что-то предпринимать. И в момент, когда ей кажется, что выход найден – вроде бы сбоку виднеется какая-то дверь, – от толпы солдат отделяется неясная фигура и бегом направляется к Эмме с Региной, держа в левой руке меч наперевес.
Кинжал мгновенно перекочевывает в руку. Эмма ощеривается им, готовясь сражаться до последней капли крови. Сердце глухо стучит в груди, отбивая неведомый ритм. Эмма напрягает ноги, чтобы прыгнуть в атаку, когда солдат подбежит. Радует, что только он один заметил их: остальные по-прежнему заняты друг другом.