Эмма отворачивается и ничего не отвечает. До самого приезда Паэтуса она не находит себе места: злые слова Августа будоражат и не дают уснуть. Эмма ворочается в кровати и все вспоминает разговор с Паэтусом, пытаясь найти в нем подтверждение тому, что было сказано Августом, но не находит. На какое-то время успокаивается, а потом все начинается заново. И ей больно от того, как легко Август сумел поселить в ней сомнения.
За завтраком у Эммы совершенно нет аппетита, и она выходит на арену измученная противоречиями. Проводя приемы, она то и дело смотрит на второй ярус, стремясь отыскать на нем Паэтуса, и чуть не роняет меч, когда тот все же появляется. Почти нет сил, чтобы дождаться ночи, но добрая улыбка возлюбленного позволяет Эмме собраться, и тренировка проходит в почти привычном режиме. Август на арену так и не выходит.
Глубоким вечером Паэтус приходит в лудус и протягивает Эмме белую розу.
– Я привез ее специально для тебя, – шепчет он, кладет розу на стол и широко улыбается. – Пойдем.
Эмма думает, что они снова будут гулять по арене, но Паэтус приводит ее в домус, в помещение, которое, должно быть, зовет своим. Там только кровать и большой сундук, стоящий под окном.
– Я редко здесь бываю, – поясняет Паэтус, – так что много вещей мне не нужно.
Он приседает на корточки, склоняясь над подносом, стоящим прямо на полу, и разливает по кубкам вино, которое затем предлагает Эмме.
– И вино я тоже вез специально для тебя, – шепчет он, целуя Эмму. У той по спине бегут мурашки, она разрывается между желанием кинуться к Паэтусу в объятия и все же спросить его о том, о чем посоветовал спросить Август. Не найдя решения, Эмма молча отпивает глоток вина и пораженно смотрит на Паэтуса.
– Оно неразбавленное!
Паэтус хитро подмигивает ей.
– Я никому не скажу, если ты не скажешь тоже, – он делает хороший глоток и продолжает: – В других странах пьют именно так, и мне нравится. Чувствуешь всю полноту вкуса.
Он крутит кубок в пальцах, глядя поверх него на Эмму, потом отставляет его и подходит ближе. Обнимает ее и целует в щеку.
– Ты подумала? – мягко спрашивает он. – Каков будет твой положительный ответ?
Эмма резко выдыхает. И спрашивает:
– Я первая, кому ты предлагал уехать?
Она еще чувствует вину за проявленное недоверие, когда Паэтус резко отстраняется.
– Что тебе наговорил этот подлец? – яростно интересуется он. Его ноздри раздуваются и опадают, а через мгновение выражение лица становится прежним и очень мягким.
Та легкость, с которой он понял, о ком речь, заставляет Эмму упасть духом. Еще не веря, еще не соглашаясь понять, что Август был прав, она пытается избавиться от объятий Паэтуса, и это у нее получается. Она отходит на пару шагов. Паэтус протягивает к ней руку.
– Эмма, милая, – в его голосе слышится раскаяние. – Я не знаю, что именно сказал тебе Август, но между ним и мной давно все кончено.
Эмма ожидала услышать все, что угодно, но только не это. Она не знает, что говорить, что чувствовать. Все смешалось в ее голове, в ее сердце. Паэтус и… Август? Вместе? Так это ему он предлагал уехать?
– Я… – пытается она подобрать слова, но Паэтус перебивает ее:
– Он ревнует и хочет разлучить нас. Милая, – он делает попытку снова обнять Эмму, и у него получается, потому что Эмма никак не может прийти в себя от услышанного. – Милая, верь мне. Я хочу забрать тебя отсюда. Только тебя.
Он наклоняется к ней и ведет губами по щеке, щекоча бородой.
– Согласись же – и я увезу тебя отсюда, клянусь всеми богами! – клянется он, но Эмма уже не верит. Август сказал правду – значит, он не врал и насчет всего остального. Как могла она быть так глупа, что доверилась первому попавшемуся римлянину? Как сладки были его речи, как упоительны поцелуи… И она сделала то, от чего всегда предостерегала ее мать.
Любовь оставляет сердце так же легко, как и поселилась в нем когда-то. Эмма уворачивается от поцелуев Паэтуса, которые теперь кажутся ей слюнявыми и жадными, и упирается ладонями в его грудь, пытаясь выбраться. Она не помнит, что рабы не сопротивляются. Она знает только, что не хочет его. Но Паэтус не отпускает.
– Смотри, – он хватает ее за руку и тянет к себе под тунику, кладет ладонь на набухший под набедренной повязкой член и заставляет сжать пальцы. – Смотри, как я тебя хочу, Эмма. Тебе не жалко меня?
Его карие глаза возбужденно блестят.
Эмма от волнения роняет кубок, который у нее никто не забрал. Ей неудобно, почти стыдно. Она пытается забрать руку, но Паэтус не позволяет и даже поглаживает ее ладонью себя. Эмма впервые касается мужчины так откровенно. В Тускуле подобное кажется чем-то обыденным. И Эмме очень жаль, что этот ее первый раз не оставит за собой приятных эмоций. А от настойчивости Паэтуса ее, к тому же, бросает в дрожь. В теле поселяется отвратительная слабость.
– Я не могу, – шепчет Эмма, еще надеясь, что к ней прислушаются, и снова хочет забрать руку, но Паэтус не пускает. – Я не принадлежу себе. Я собственность Ауруса!
Так странно, что она больше не хочет лечь с Паэтусом в одну постель. Из-за Августа? Когда всего лишь шла речь об этом, Эмма легко представляла, как прощается с невинностью. Но вот дошло до дела, и нет никакого приятного предвкушения. Только легкий страх от чужой власти. И предчувствие, что отказ ничего не изменит. Да и понимание того, что Август оказался прав, сильно коробит.
Что-то меняется в поведении Паэтуса, когда он слышит имя отца. Он отпускает Эмму и даже отходит на шаг. Она поспешно оправляется и робко смотрит на него, видя, как холодно его лицо. Он кажется совсем чужим человеком. А потом он подходит и снова хватает Эмму за талию, и пальцы больно впиваются в кожу.
– Я ведь могу взять тебя силой, – вкрадчиво сообщает Паэтус. Его рука уверенно проскальзывает под тунику Эммы и устремляется к набедренной повязке.
Особого страха нет – некогда бояться. Эмма с детства знает, что надо делать в таких случаях, не успевает себя остановить и, отклонившись слегка, крепко сжатым кулаком бьет Паэтуса прямо в нос. Размах получился небольшим, но результат достаточно хорош. Римлянин коротко охает и отскакивает, хватаясь за лицо. Эмма тяжело дышит и видит, как сквозь пальцы Паэтуса начинает сочиться кровь. Она стекает по его губам и запутывается каплями в бороде.
Сердце пропускает удар, а потом начинает стучать быстрее. Вот теперь пришло время страха.
Эмма ударила своего господина. Отказалась подчиниться. И только боги ведают, что теперь с ней будет. Эмма сжимается, думая, что сейчас ее ударят в ответ. И никто не назовет это неправильным, никто не поддержит ее. Ей не страшно, она готова понести расплату. Пусть ее выпорют, пусть накажут иначе. Пусть. Невинность – последнее, что осталось у рабыни Эммы своего. Последнее, чем она еще может распорядиться. И никто ее не отнимет.
Но Паэтус просто смотрит на Эмму, и его карие глаза совсем не такие добрые, какими казались раньше.
– Твое счастье, что ты промолчала тогда о нас с Ласертой, – говорит он гнусаво. – Я не забываю об услугах, даже от рабов.
Он называет ее рабыней, забыв, как еще недавно возмущался, что никто не смеет называть так других людей.
Паэтус прищуривается, отходит к сундуку, достает оттуда небольшой платок и зажимает им нос.
– Я думаю, что уговорю отца наказать тебя, – кивает он небрежно. А в следующий момент они оба слышат резкое:
– Наказать за что?
Аурус стоит на пороге, и взгляд у него совершенно недобрый. Он будто бы знает уже, что случилось, но хочет услышать подтверждение.
Эмма понимает, что теперь все гораздо хуже, чем могло бы быть.
– Она ударила меня по лицу, отец, – жалуется Паэтус, подходя к Аурусу. Аурус презрительно смотрит на него, затем обращается к сжавшейся у стены Эмме:
– Это правда? За что?
Сердце так сильно бьется в груди, что вот-вот выпрыгнет. И Эмма принимает, как ей кажется, верное решение. Из двух зол…
– Господин Паэтус хотел взять меня силой, – тихо, но уверенно говорит она. – Я отказала.
Паэтус громко фыркает.
– Она отказала! – восклицает он. – Да ты только послушай ее, отец! Словно у нее есть право выбирать!