Когда всё были уже сильно пьяны, эмоции наконец переполнили меня и я взял и запел. Запел громко, так, чтобы весь посёлок понял глубину моего чувства. Может, я пел и плохо, не попадая в ноты, но от всей души и скоро заметил, что глаза Маши полны слез, а Никита глядит на меня с уважением, которого раньше я не встречал.
Вдруг Игорь помрачнел, странно скривил губы и достал бутылку водки. Едва он свернул крышку, как меня замутило от неприятного запаха, и я резко замолк, лишившись голоса.
– Жена постоянно говорит о тебе, – обратился Игорь к моему брату. – Каждый день хотела тебя в гости пригласить.
Я расстроился: Никита же не проронил ни слова, когда Маша приходила к нам, а я так старался! Она, наверно, поняла меня, а может, просто решила оправдаться и сказала:
– Я и Мирослава хотела пригласить, не только Никиту…
А Игорь всё наливал и наливал в стограммовые стаканчики, и его квадратные очки сверкали белизной, скрывая глаза. А под столом творились следующие дела, наполняя меня тревогой: Никита, брат мой, взял Машу за руку и теперь ласково поглаживал её, как кошку, а она замерла, будто не веря своему счастью. Поняв, что надо теперь отвлекать внимание мужа, я завёл с ним разговор об урожае яблок в этом году.
– Ты о чём? – удивился он. – Какие яблоки? У вас один хрен растёт, мой друг Пиши-читай.
Не знаю, что заставило его так назвать меня, но с тех пор почти никак иначе он ко мне не обращался. И это притом, что к тому времени я прочитал полторы книги и любое слово писал минуту и с ошибками.
В какой-то момент у Маши проснулась женская бдительность, и она предложила всем смотреть на звезды. Мы подняли головы, и нас замутило, а звезды слились в радужный поток, который обрушился на наши расслабленные души.
Потом Маша ушла спать, унеся с собой свет, Игорь с Никитой клевали носом, а я зевал.
– Пора! – вдруг громко сказал Игорь. – Пора! Бери велосипед, макинтош и дуй за водкой, Пиши-читай.
У меня не было сил спорить – почему всегда именно я “дуй за водкой”, – и я вышел под чёрный дождь, накинул чёрный макинтош матери и поехал сквозь ветер и черные улицы под сводами деревьев, не видя перед собой ничего, кроме поставленной Игорем задачи.
Вернувшись с водкой, я не застал на веранде ни Игоря, ни Никиты. Подождав несколько минут, я услышал скрипучие шаги наверху, на втором этаже. Не хотелось мне туда подниматься: много лет назад где-то там повесилась от несчастной любви предыдущая хозяйка дома, мать Игоря. Но я решился и медленно двинулся по узкой лесенке вверх, держась за стену, чтобы не упасть. Мне не было ясно, откуда доносятся шаги, и пришлось распахнуть первую попавшуюся дверь в коридоре. Темнота. Я чиркнул зажигалкой и обнаружил себя в совсем маленькой комнатке. Стена напротив была вся изодрана, словно кто-то впивался в неё когтями и царапал, пытаясь залезть наверх. Подняв голову, я увидел в потолке ржавый крюк с обрывком верёвки. Где-то скрипнуло, и лёгкая рука погладила меня сзади по волосам. Я не сумел закричать и просто упал на пол, от которого разило сыростью и землёй.
Очнулся я на веранде, увидел над собой лица Маши, Игоря и Никиты.
– Куда ты попёрся, дурачок, – со слезами шептала Маша, гладя мои волосы.
– Водку привёз? – спросил Игорь.
– А сигареты не забыл? – добавил Никита.
Парни были веселы, только Маша грустила и с упрёком смотрела на Никиту с Игорем.
Я не сомневался, что негодяи разыграли меня, и был предельно мрачен.
Последние часы ночи не остались в памяти, и я проснулся на своей кровати в вечных сумерках нашего старого дома, не зная, как закончилась вчерашняя пьянка.
Лёжа на острых пружинах, на затхлой, пожелтевшей от времени и пота подушке, изъеденной крысами, под одеялом, из которого торчала вата, я молил небеса, чтобы не открылась дверь и не вошёл Игорь в шинели и сапогах со словами: “Парни! Идём на пляж!”
Дверь открылась. Гостя встретил Никита, куривший на пороге. Я услышал тихий робкий голос:
– А Мирослав дома? – наверно, это была Маша.
Я едва не рассмеялся: разве можно было наше жилище назвать домом?
– О да, – ответил Никита, – пойдём, я его покажу, но тебе не понравится.
– А что с ним?
– Спит. Как всегда, пил целую ночь.
Они зашли в комнату, и я увидел перед собой блестящую от росы девушку Наташу из нашего посёлка, красавицу с черными, как смоль, бровями и косой до поясницы. Она наматывала пышную косу на кулачок и смотрела по сторонам в недоумении. У нас в доме было чему удивляться. Все окна мы однажды заклеили крест-накрест полосками бумаги из Книги Перемен (чтобы при взрывах авиабомб не вынесло стекла – старое военное средство). С потолка свисали листы из той же книги, где можно было прочитать: “Хула тебе будет!” или “Будет тебе полная чашка!”. От благовоний стоял непреходящий туман, как в буддийском храме или на японских акварелях. На полу валялся полутораметровый топор, которым мы нарезали еду, и книги, которые читал Никита, а также ещё много странных вещей. На столе стояла коробка с десятками розовых солнечных очков. Ужасная грязь была повсюду.