Его появление встречено одобрительным шумом; он со всеми знаком, чувствуется — ему симпатизируют. С полуслова он завязывает беседу. Девушки поглощены им, смеются офицеры, острят. «Пресса, — подумал я, глядя на Калитина, — как она умеет быстро устраиваться в любых условиях и в любое время».
— Мой самый неактивный внештатный корреспондент, старший лейтенант Метелин, — представил он меня девушкам.
— Мы знакомы, — сказала Арина.
— Вот как?! Это опасно... для меня, — рассмеялся Калитин. — Но я верю в добропорядочность старшего лейтенанта, — и повернулся к Наде. — Как вы полагаете, можно верить ему?
Девушка пренебрежительно закусила губу:
— Старший лейтенант герой, но не моей повести.
Тут же Калитин воскликнул:
— Что, схватил щелчок по носу?
— От Нади получить щелчок — уже благодать, — отшутился я.
Откуда-то вынырнул Звягинцев: Генерал только что похвалил его за клуб, и он сиял, как никелированный самовар. Не утерпел о благодарности сообщить нам тут же. Но, честно говоря, хвалу стоило воздать скромному, невидному собою командиру саперного батальона: денно и нощно пропадал здесь человек, мудрил, выискивал, строил, чтобы было легко и удобно. Звягинцев налетал инспектором, и то изредка. И вот — он герой дня.
— Сапера, поди, забыл пригласить на концерт? — спросил я.
Звягинцев замялся:
— Его что-то не видно.
— Так устроена жизнь. Создают одни, лавры пожинают другие, — философски заметил Калитин.
На Звягинцева набросилась Надя:
— Он нас с Ариной и то не соизволил пригласить] Ему не до сапера.
— Я же тебе говорил, родная, завертелся. Дел по горло!
Когда что нужно Звягинцеву, — не унималась Надя, — он само внимание и чуткость. Едва же отошел — все из сердца вон. Удивительно, как это можно? Вы же обещали зайти.
— Плюньте на него, Надя, — посоветовал Калитин.
Звягинцев горячо стал оправдываться.
— Сделайте это в письменной форме, товарищ капитан, и мы опубликуем на страницах моей газеты.
Толпа вокруг росла. Полетели реплики, как дробь, ранили остроты. Звягинцев незаметно толкнул меня в бок: — Кто тебя тянул за язык вспоминать этого сапера? Надя теперь со света сживет, будет петь Лазаря.— И сощурил глаза. — Ну как, мила? Калитин глаз не сводит.
— Берегись, останешься с носом.
— Чепуха! Здесь в себе я уверен.
Калитин начал рассказывать анекдотическую легенду о двух солдатах и плененном генерале. Незаметно на меня покосилась Арина, в свою очередь я поглядывал на нее. Невольно стараюсь убедить себя, что первое впечатление самое верное; уходя из дома Варвары Александровны, я остался невысокого мнения о ее постоялицах; сейчас оно сильно поколеблено. Опять, как в лесу, охватила не поддающаяся сознанию тревога. «Я все про вас знаю», — хотелось сказать Арине. Она чуяла, что во мне бьется волнение, вызванное ею, и встретилась со мной глазами. Ее взгляда я не мог понять, то ли я причиняю ей неудобство своей назойливостью, то ли и она испытывает волнение, которого не может объяснить.
Рассказ Калитина насмешил. Надя откровенно расточала восхищение рассказчику. Ее глаза, которым и без того на лице было тесно, настолько они были велики, стали еще больше, обворожительнее, хмельнее. Звягинцев пробубнил мне в ухо:
— Сделай милость, уведи куда-нибудь редактора!
— Вы знаете, я один раз говорила с вами по телефону и не ошиблась: вы очень симпатичный, товарищ подполковник,— сверкнула белыми зубами Надя.
Калитин поклонился.
— Если бы физик Грей знал, для каких целей будет использован телефон! — не утерпел сокрушенно заметить Звягинцев.
— Да, телефон явно подводит, — поддержал я и в шутливой форме кратко поведал печальную повесть Иванова и Клавы.
— Никогда не верьте телефону, Надя, он представляет людей в лучшем, чем они есть, свете.
Подошел Соснов.
— Ну ты, брат, и влип! — обрадовался ему Звягинцев. — Расскажи, сделай милость, чем закончилось твое знакомство со связисткой?
Соснов не принял шутки.
— Глупость! Эти вносовцы — вояки-обозники — только и знают, что выкидывают фортели. Да и, кстати, — повернулся он ко мне, — сегодня только двадцатое. Вы, старший лейтенант, по-моему, еще находитесь под арестом?
Красивое лицо Соснова пылало, губы вздрагивали, кривясь в насмешливой улыбке. И с этим человеком я намеревался встретиться, чтобы разойтись приятелями! Собственно, делить нечего: чаша весов наших судеб постоянно на пределе, того и гляди оборвется и рухнет вниз, только у кого раньше — весь вопрос; быть его соперником я не намеревался и найти в его лице недруга — тем более. Но теперь, когда он, обуреваемый неприязнью, не мог придумать ничего лучшего, как приклеить мне ярлык обозника, — нет, уж теперь я не хочу искать в нем приятеля. Напротив, кого угодно, но только не друга.
— Видно, если уж человек лишен чувства юмора, то это надолго. Смотрите не удавитесь от тоски, товарищ капитан, — сказал резко я и отошел в сторону.
Концерта я почти не слушал. Выступали московские артисты. Аудитория неистовствовала. Соснов сидел недалеко от меня возле Арины и Нади. Там же пристроился и Звягинцев. Захваченные общим настроением, они тоже разошлись; Соснов то и дело выкрикивал: «Браво! Браво!» Надя вся подалась вперед, неистово аплодировала, подталкивала Арину, что-то горячо шептала ей в самое ухо. Арина — явная противоположность круглолицей подруги, сдержанная и искренняя, — тоже радовалась, тоже была счастлива, тоже не щадила ладоней,
но все было другим — не крикливым и безудержным. Лишь однажды я встретился с нею взглядом; она точно споткнулась в своем восторженном беге, на долю секунды лицо ее преобразилось, застыло, и опять вся она отдалась сцене.
Во время антракта, улучив минуту, когда она и Надя остались вдвоем, я подошел к ним.
— Арина, — сказал я. — Не хотите, чтобы я вам составил компанию? Ведь мы соседи. Я сейчас ухожу.
Надя ахнула, передернула плечами, всем видом говоря, — не поднялась ли у меня температура?
— Вы что? Концерт еще не окончен! Да и надо иметь смелость, — проронила она.
Арина не отрывала от меня удивленных вопросительных глаз.
— Хорошо, я сейчас, — после непродолжительного раздумья сказала она и повернулась к Наде. Что-то ей шепнула. Та всплеснула руками. Но Арина твердо повторила:
— Я пойду!
...Осень. Над лесом, словно выдернутый из ножен клинок, — полумесяц. Земля притихла. Изредка простучит где-то, как дятел, пулемет, безоблачную синь прошьют трассирующие пули, прочертив огненный след, упадет ракета.
Арина идет молча. И я боюсь шелохнуться. В груди безотчетное, сильное и острое чувство. Оно едва вмещается во мне. И я хочу кричать от радости и досады одновременно: не могу разобраться в себе. Уйти, немедленно, сейчас, — твержу себе и не отрываю глаз от Арины. Что-то говорю ей и думаю о другом; убеждаю себя, что не должен поступать так, как поступаю, бездумно доверившись порыву, и в то же время страх перехватывает дыхание: если я упущу сегодняшний вечер и она уйдет, завтра уже будет поздно. Арина! Мне до слез нравятся ее волосы, маленькие белые руки — все-все в ней: она высокая, стройная. Ее глаза подолгу задерживаются на мне.
— Я все про вас знаю, — сказал я. — Когда-то, давным-давно, я встретил длинноногую девочку. Может быть, это было в мечтах, а может, — наяву. Она боялась, что упадут с неба звезды и станет темно. Для нее я переплыл Волгу в оба конца.
Арина схватила меня за локоть:
— Это правда. Я часто боюсь, что упадут с неба звезды. Откуда вы знаете?
— Вы родились на Волге?
— Я всегда жила в Москве.
— Я не верю вам. Вы всё забыли. — И слово в слово я пересказал ей свое детство и добавил: — Это была гордость для меня, что я переплыл Волгу, но это я сделал не из мальчишеской тщеславной спеси, а ради вас. И потом мне это уже было делать легко—я очень хорошо плавал. Мальчишки, а затем и парни, когда я подрос, завидовали мне... Не кажется ли вам, что звезды колышет ветер? Посмотрите в небо.
— Я никогда не жила на Волге. Но теперь, после вашего рассказа, мне кажется, что это была я. Я верю, что это так было.