Гигантских размеров, недюжинной силы толстощекий Тимофей, командир крестьянского отряда, получив приказ Ткаченко, вначале удивился: «Кто смеет им распоряжаться и по какому праву?» Залился нервным смехом: — Ишь, куда гнет! — и тут же резко оборвал смех. Кровь ударила в виски. — Передайте своему хлопцу, пусть под носом попервах сопли утрет, а потом будет мной командовать. Не дорос. Убирайтесь ко всем чертям!
Старый рабочий, посланный Ткаченко в отряд, натянул на голову промасленный картуз, сказал:
— Гляди, Тимофей, будешь отвечать перед народом. Ткаченко передал, что сам по всем строгостям судить тебя будет, если не выполнишь его просьбы и приказа.
Тимофей затрясся в припадке гнева. Он бешено кричал, сквернословил.
— Ткаченко еще просил тебя, — спокойно продолжал рабочий, не обращая внимания на буйство Тимофея, — чтобы ты не медлил, а твердо встал на пути непрошеных гостей, не допуская их в Бендеры. И если чего — помог рабочему классу в городе. Французы, надо полагать, вступят в борьбу. Оружьица у нас мало, так ты подсоби.
— И откуда вы только взялись на мою голову, — проворчал Тимофей, постепенно остывая.
Ночью отряд его залег в лесу на подступах к городу.
Прождали до полудня. Войска шли из Кишинева пыльным трактом, разморенные жарой, усталые. Придорожный лес неодолимо манил прохладой, освежающей тенью. Офицеры отдали команду сделать привал. В лес бросились скопом, не подозревая об опасности. И едва солдаты свалили на траву скатки, распоясались, составили ружья в пирамиды и начали разбредаться по своим нуждам, как на них обрушился отряд Тимофея. Лес огласился стонами, бранью, проклятиями. В живых остались лишь те (Тимофей в плен не брал), кто успел укрыться в зарослях. Отряд завладел трофеями, а главное — большим количеством оружия и боеприпасов.
К Ткаченко Тимофей отправил нарочного с поручением передать, что приказ выполнен, и если он, Ткаченко, нуждается в оружии, то можно будет доставить воза три-четыре, и что Ткаченко ему по душе, раз такой напористый, однако ж впредь приказов ему, Тимофею, пускай не шлет — выполнять не будет: он, мол, не таких на своем веку распорядителей видывал, да не шибко торопился повиноваться.
6
Богосу, насмерть перепуганный разгромом воинской части в лесу и опасаясь за свою жизнь, поспешно перебрался из особняка в крепость. По натуре человек жестокий, на этот раз он прикинулся демократом и решил играть в гуманизм, преследуя далеко идущие цели. Молдаванин по национальности, он с высокомерием боярского холуя презирал Бессарабию, ее людей и всей своей душой был в Бухаресте. Пребывание в далеком, переполненном солдатами бессарабском городке Богосу воспринимал как немилость судьбы. Высокий служебный пост, занимаемый им, льстил самолюбию, но Богосу вовсе не собирался ограничить этим свои честолюбивые устремления. Бессарабия для него — только трамплин на пути к более высокому положению в Бухаресте. Добиться заветной цели можно, лишь служа верой и правдой королю. И Богосу принуждать себя в этом отношении не приходилось. Угрызений совести он не испытывал, ибо давно порвал в мыслях и в сердце с народом, к которому принадлежал по крови, считал себя румыном. Однако, когда народ поднял против него меч, Богосу понял, что ему несдобровать. Спасти могла какая-нибудь хитрость, уловка. Требовалось немедленно предпринять такой маневр, чтобы и волки были сыты и овцы целы. Вопреки приказам из Бухареста о подавлении бунта, он вступил в переговоры с бастующими. Принял делегацию рабочих и согласился безоговорочно удовлетворить все их требования; вывоз и демонтаж оборудования мастерских и депо был прекращен.
Ткаченко разгадал замысел Богосу и уступку его использовал в своих целях. Забастовка прекратилась. Павел считал, что рабочий класс одержал победу, и всем сердцем радовался этому. Забастовка, волнения — все затихло только для того, чтобы в скором времени вспыхнуть с новой силой, в более широких масштабах. Осень и зиму Ткаченко провел в напряженной деятельности. Была возрождена коммунистическая организация, установлены связи с Кишиневом, Оргеевом, Бельцами, Яссами. Молодежь Бендер по заданию Павла вела разъяснительную работу в артелях, среди горожан; выпускались листовки, накапливалось оружие. Бендеры исподволь превращались в пороховую бочку, готовую взорваться в любую минуту от первой искры. Шла молчаливая, подспудная, казалось, никому не видимая подготовка к борьбе, к столкновению двух непримиримых сил. На одной стороне — обездоленный рабочий люд с Павлом Ткаченко во главе, на другой — угнетатели. Здесь оккупантами подготовлялся плацдарм для нападения на молодую Республику Советов. Отсюда — рукой подать до Тирасполя. Советская земля — вот она, как на ладони. В Бендеры стекались иностранные войска. Во французские части прибыло крупное пополнение. Французы запрудили весь город. Богосу, содрогаясь при одном воспоминании о летних событиях, делал все, чтобы сохранить порядок. Заигрывал с рабочими, разглагольствовал о свободе, и в то же время арестовывались все, кто попадал под подозрение, к рабочим засылались лазутчики; вербовались предатели. Павел Ткаченко старался не разрушать у Богосу и его приспешников успокоительных иллюзий. Напротив, тушил все, что могло их насторожить, вызвать подозрение. В Бухарест Богосу слал победные реляции: «Мною лично сделано все, что только могут сделать пытки, оружие и всесильные деньги. Большевизм раздавлен. Путь на восток открыт».
Богосу для Павла не был так опасен, как это могло показаться со стороны. Павел видел: более опасный, смертельный удар по назревающим революционным событиям угрожает не от Богосу — он по сути лишь оловянный солдатик. С некоторых пор французские части и подразделения стали главной вражеской силой.
И Павел решает идти к французам.
7
Излюбленным местом увеселений французов было кабаре. Знаменитое бендерское кабаре. Находясь на стыке двух главных улиц, в полуподвальном помещении, кабаре влекло к себе офицеров и солдат, оно заполнялось до отказа. В густом чаду дыма и пара гремели песни, звенели бокалы, визжали женщины.
Одевшись, как заправский аристократ, и закутавшись в плащ, Павел заявился в кабаре. Изящный, красивый, со вкусом одетый молодой человек привлек к себе внимание, едва переступив порог. Он небрежно бросил плащ на спинку стула, легким кивком подозвал кельнера и заказал бургундского, а также все, что кельнер находит лучшим из закусок.
Кабаре битком набито уже захмелевшими, разгоряченными вином людьми. Блестят золотые погоны и медные пуговицы. Отравленный винным и табачным перегаром, насыщенный испарениями потных, разгоряченных тел воздух вызывал тошноту. В углу за беспорядочными рядами столов на крохотной сцене под звуки скрипки, флейты и полуразбитого рояля приплясывала и пела, изображая испанку, почти голая, уже далеко не первой молодости брюнетка. Кожа на дряблых полных руках и оголенных ногах при каждом резком повороте вздрагивала, как студень. Ей аплодировали с пьяным энтузиазмом.
Павел поморщился. Кельнеру по-французски громко; чтобы слышали и другие, сказал, покосившись на певицу:
— Не вкусно! Нельзя ли попросить ее... отдохнуть?
Из-за соседних столиков на Павла уставились хмельные лица. С откровенным любопытством разглядывали его девицы. Молодой человек был независим, элегантен. Рядом сидевший верзила в офицерской форме пьяным, осипшим голосом начал скандировать:
— Не вкусно! Не вкус-но! Не вкус-но!..
Его дама пыталась закрыть ему ладонью рот. Он бесцеремонно оттолкнул ее руку и, встав из-за стола, подошел к Павлу, козырнул:
— Мсье, рад с вами быть знакомым, у нас совпали вкусы. Офицер покосился на певицу.
Павел пододвинул к нему бокал вина. Предложил тост за его здоровье. Назвав себя Мартелем, офицер залпом осушил бокал. Затем, громыхнув стулом, уселся напротив Павла.
— Вы француз? — спросил он.
— Разве это имеет сегодня значение?
— В таком случае, если вы не француз, вы оскорбили женщину. — Мартель кивнул в сторону певицы. — Не вкусно... Все, что делается здесь, — для других отлично!