За окном что-то загрохотало, и на город наконец хлынул дождь. То тут, то там навстречу ему расцветали яркие пятна зонтиков; дети радостно шлёпали по лужам, взрослые тщетно пытались не забрызгаться, но это было невозможно. Там, где вчера рисовали мелом на асфальте, по тротуару текли цветные реки, вбирая в себя фантастические города, кривоватых людей, цветы, сердечки и признания в любви.
…Ася Энгаус спряталась в реликтовой телефонной будке около центрального универмага, почти невидимая из-за огромной газеты, пробежала глазами вчерашнюю хронику происшествий и щёлкнула пальцами.
Газета осталась лежать на земле, и уже через десять минут какой-то крайне серьёзный менеджер наделал из неё корабликов и отпустил в плавание по цветной реке, бежавшей вниз, чтобы слиться с другой рекой, побольше, и, если повезёт, доплыть до Каспийского моря.
Менеджер (которого с детства звали дядя Фёдор и который вообще-то не очень изменился с детства) смотрел на уплывающие по радуге кораблики и улыбался. Как их складывать из бумаги, его научил сегодня во сне кудрявый парнишка.
Стрелка на часах неумолимо ползла к шести; читальный зал вот-вот закроется, к шести тридцати надо на капельницу, а это ещё доехать до улицы Барбюса (интересно, кто такой был этот Барбюс? Звучит как собачье имя!), ведь опять будет пробка. Ася, Ася, ну что ты делаешь? Можно подумать, философия не подождёт.
Ася крадучись, как книжный вор, пробралась… нет, не к полке, на которой стояла хрестоматия по философии, и даже не к Гегелю. И не к Витгенштейну. А к дальнему столу у западного окна, за которым обычно сидел любящий Густава Майринка Ян Малинин.
Он, в общем, и сейчас там сидел – правда, услышав недовольный голос двери, по привычке стал невидимым. Вместе со всеми своими кудряшками, полосатой рубашкой, богатым внутренним миром и учебником по философии, который держал в руках.
Ася подошла к столу и остановилась в нерешительности. Её бледное, в веснушках, лицо и желтовато-карие осенние глаза могли бы служить иллюстрацией к статье «Разочарование» в какой-нибудь книге Экмана, которого Ян подозревал в склонности к чрезмерным обобщениям, но читал всё равно с удовольствием.
– Ну и на что ты надеялась, – процедила сквозь зубы Ася, развернулась и пошла к выходу, уже особенно не таясь.
Корешки книг смотрели на неё с деланым сочувствием; правда, доверчивый простак Симплициссимус Гриммельсгаузена почти кричал: «Эй, развернись!», но Ася его не слышала. Ян смутно подозревал, что, кроме него, голоса книг в читальном зале вообще никто не слышит, но спрашивать ни у кого не решался. Всё-таки грань между милым безумием и психиатрическим диагнозом тонка в глазах человеческих. Даже если это обращённые на Яна восторженные глаза какой-нибудь очередной очарованной однокурсницы…
– Д – дурак, – сообщил Яну вдруг со свойственным ему тактом толковый словарь Ефремовой.
– А? – невидимый Ян аж развернулся на стуле. Стул заскрипел. Ася Энгаус замерла в проходе между стеллажами, как кошка, которую застали врасплох, огляделась (как показалось Яну, с надеждой) и понуро побрела к выходу, согнувшись, как вопросительный знак. То есть, по мнению Михаила Светлова, как состарившийся восклицательный.
– Нет, Д, – поправил красавца и филолога словарь. – Первое значение: глупый, несообразительный человек. Второе значение: устаревшее; придворный или домашний шут.
Ася взялась за ручку; дверь недовольно заскрипела.
– Эй, Ася, погоди.
Она обернулась; Ян стоял у неё за спиной, прислонившись к стеллажу с буквой А («Нет, всё-таки Д!» – по-прежнему звучал в ушах издевательский голос словаря). В руках у него был учебник по философии, а на лице – обворожительная улыбка. Ася переводила взгляд с Яна на дверь и обратно.
– Я не слышал, как ты вошла, зачитался, – нагло соврал Ян. – У тебя есть время сейчас? Может, объяснишь мне Ницше?
– Да, конечно, – с готовностью кивнула Ася, которая собиралась честно ответить, что ей надо в больницу и она ну никак, никак не может помочь мерзкому, самовлюблённому Яну Малинину, который, уж конечно, не сдаст философию, потому что бодрствующим на лекциях она его ни разу не видела, а знания, как известно, не приходят во сне. Так не бывает.
Стрелка на библиотечных часах достигла шести тридцати, с укоризной поглядела на Асю и побежала дальше – очевидно, жаловаться.
– Кто такой Анри Барбюс? – спросила зачем-то Ася, усаживаясь рядом с Яном за стол у западного окна.
– Понятия не имею, – ответил Ян, тщетно пытавшийся вспомнить хоть что-то. Не о Барбюсе, а вообще. Энциклопедические словари на полках предательски молчали. – Какой-то коммунистический француз, очевидно. В честь него называется улица в Мотовилихе. Вроде. Пойдём поищем? А потом дойдём до Ницше.