– Поехали? – Завидев Игоря, фельдшер выкинул сигарету в лужу – впрочем, дождь погасил её на лету. В небе над Второй Вышкой сверкнула молния.
– Что случилось? – спросил Игорь, забираясь в машину.
– Вот она и случилась. – Рыжий фельдшер махнул рукой в сторону неба. – Погода, видишь, нелётная.
У Игоря внутри всё оборвалось, но подумать о самом плохом он себе всё-таки не разрешил. Он так до конца и не понял, как устроена физиология у существ, к которым он и сам теперь относился, поэтому… Ну вдруг, чёрт возьми. Ну мало ли. Ну может, ему просто, например, донор нужен.
Машина, взревев на повороте и лязгнув на трамвайных путях, понеслась в гору по старинной мостовой, поднимая ураган брызг и настоящие тучи из выхлопной трубы.
– Меня Валера зовут, – неожиданно сказал рыжий фельдшер, глядя в окно на проплывающие (вернее сказать, подскакивающие) за окном частные дома с редкими огоньками горящих окон. Игорь ненавидел эту дорогу; по ней его вела когда-то Ася в эту чёртову больницу, чтобы узнать, что Оля умирает там, в этом чёртовом паллиативном отделении. Интересно, а хорошие новости на этой дороге бывают вообще?
– Игорь. Ты тоже из наших, Валера?
– Не. – Рыжий фельдшер как-то криво ухмыльнулся и в упор посмотрел на хранителя парка. – Мне просто с вызовами постоянно не везёт. Вот как сегодня. Но я понимаю: если есть такие вызовы, должны быть и такие люди. А что, Игорь, если он умер, то, получается, мы больше никогда не будем видеть хорошие сны?
– Извини. Иногда я не могу быть один, – отстранённым голосом сообщил доктор, протягивая Игорю сигарету. Руки у него дрожали.
– Тебе вообще не обязательно быть одному. Не только сегодня.
Игорь вдохнул горький и омерзительный дым. В глазах щипало: в ординаторской можно было вешать топор, и Игорь подозревал, что это чтобы сторонние наблюдатели не могли случайно решить, что у глаза у их доктора могут слезиться от чего-то ещё.
– Два раза такое уже было. Ему было тринадцать, он врезался в вышку электропередачи из-за того, что в прямом смысле считал сидящих на проводах ворон. Второй раз он был постарше и не успел вовремя вынырнуть из кошмара терминального больного. Это было… неописуемо. Он же, когда сердце остановилось, перестал быть невидимым. Прямо в палате интенсивной терапии. Представляешь себе лицо медсестры, когда она вбежала в палату и обнаружила на полу ещё и его?
– А как в прошлый раз он?.. – Игорь закашлялся.
– В первый раз Ася, кажется, не дала спать женщине, к которой он летел. Довольно изящно, если учесть, что ей самой было четырнадцать. Но вот, видишь, додумалась. Второй раз… мне пришлось, скажем так, самому за ним сходить. Там были некие особые обстоятельства; перемещения во времени не смогли бы предотвратить ни сон пациентки, ни исход заболевания… ни вмешательство Яна. Поэтому прошлый раз он помнит. А первый – только я.
– А Ася?
– А для Аси безымянный хранитель снов сам и был счастливым сном, и она иногда мечтала о невозможной встрече с ним, пока на вступительных экзаменах на филфак не познакомилась с моим сводным братом. Забавно тасуется колода карт, правда?
– Ну, она же может спасти его ещё раз? – поинтересовался Игорь осторожно.
– Может, – безжизненным голосом ответил доктор. – Его не убьёт молния над Гознаком – и он попадёт под молнию над Камой; не попадёт под молнию над Камой – у него не хватит сил перелететь реку в грозу; если он каким-то чудом долетит до Пролетарки и сделает всё там, то к утру он благополучно умрёт у меня на столе вместе с человеком, которого, как это всегда бывает, не бросит. Выхода нет, Игорь? Или я что-то упустил?
– Упустил, – согласился Игорь, закуривая. – Он может вообще никуда не лететь этой ночью. Ты, возможно, не знал, но у людей иногда бывает отпуск. И больничный. Помнишь, ты говорил про людей, которые не знают, что кто-то поможет скорой помощи успеть к больному, и всё равно не пропускают скорую помощь? Так вот. Во-первых, им полезно узнать, что за них никто ничего не сделает. А во-вторых, ты что, настолько не веришь в людей? Они что, правда одну ночь не смогут без него? Мы не сможем?
– От любви нельзя взять отпуск, Игорь.
– Но можно его кому-то устроить. При помощи этой самой любви.
– Почему я сам не могу этого придумать? – поинтересовался доктор у пространства, глядя на Игоря с каким-то очень странным выражением.
– Потому, что ты не можешь посмотреть на себя со стороны. Ведь ты и есть любовь.
Парень в чёрной кожаной куртке сидел в парке на скамейке в скверике у памятника Пушкину и его героям, благостно попивая пиво, только что открытое им о голову учёного кота в фигурной решётке, который, конечно, возмутился от такой несправедливости, но продолжал ходить кругом по метафорически златой, а на самом деле безнадёжно бронзовой цепи, поскольку свободы выбора не имел.