Элизабет Куинси Смит получала удовольствие, разливая чай, с достоинством и грацией восседая во главе стола. Высокая прическа придавала ей аристократический вид. Миссис Смит гордилась своими голландскими скатертями, красивым английским серебром, чайной посудой с синим рисунком из Делфта, хорошо сервированным, но без показухи столом, где многое было щедрым приданым семейства Куинси. Абигейл восхищалась легкостью, с какой ее мать разливала порции чая во множество чашек и одновременно смотрела на гостей, задавая им вопросы о детях, здоровье, урожае и текущих нуждах церкви, последние, как правило, приводили в конечном счете к определенным решениям.
Абигейл чувствовала, что жители Уэймаута слегка благоговеют перед видной богатой женой пастора и почитают ее. Не позволяя себе иметь близких друзей, ее мать не искала себе фаворитов и не создавала врагов. С раннего детства Элизабет Куинси готовилась к нелегкой роли жены священника. Уэймаут прощал ей убежденность, что она первая леди общины, и то, что она выезжала в роскошном фаэтоне — единственном в округе. Прощал потому, что Элизабет Смит сама покупала шерсть, приглашала бедняков промывать ее, сучить пряжу, ткать, кроить и шить, и все это происходило в комнате, расположенной по другую сторону от столовой. Готовая одежда отвозилась в Бостон на продажу. Элизабет Смит отличалась активностью, способностью щедро делиться своим временем и энергией, а ее муж оказывал благотворительную помощь бедным мальчикам деревни.
Абигейл вошла в большой дом и увидела Коттона Тафтса с женой и тетей Люси Куинси Тафтс. Она заметила Джона Адамса раньше, чем он увидел ее, и задержалась в проходе, соединявшем оба здания, чтобы посмотреть на него. Парик Джона был напудрен, аккуратно расчесан и собран назад, придавая владельцу облик английского судьи, восседающего на мешке с шерстью. На нем был прекрасный воротничок из отбеленного льна, шерстяной сюртук и жилет с длинным рядом пуговиц. Она никогда не видела его столь хорошо одетым.
Джон Адамс приблизился к ней быстрыми энергичными шагами, взял ее руку в свою.
— Спасибо, мисс Абигейл, — сказал он достаточно громко, чтобы услышал Коттон Тафтс, — за то, что вы попросили средство от простуды у вашего кузена-знахаря.
— В нашей семейной традиции, мистер Адамс, помогать больным.
Джон усмехнулся в ответ. Он откинул голову назад, напрягая мускулы щек, и это придало его лицу выражение не худобы, как заметила Абигейл, а компактной силы. Лицо Джона было весьма привлекательным: смелый рисунок темных бровей, короткий нос красивой формы, строгий рот, пропорциональный широко расставленным ясным глазам.
— Сегодня Коттон не в себе, — ответил Адамс. — Он засунул свою книжку рецептур внутрь жарившегося гуся, и я почувствовал себя обязанным сказать ему, что некоторые из его формул напоминают похлебку ведьм.
К ним подошли Коттон и тетя Люси.
— Ну разве это не крючкотвор-адвокат? — спросил Коттон. — Он думает, что непотребная стряпня в его юридических книгах выправит любое известное человеку зло. Но когда он познал мои научные медицинские законы… Нэбби, мне захотелось пить. Можно ли чаю?
Миссис Смит вежливо спросила Джона Адамса о его простуде, наливая ему первую чашку чаю. Пастор Смит тут же вовлек его в дискуссию относительно плохого качества печати бостонских газет. Джон сетовал по поводу малого прогресса в печатном деле со времен Библии Гутенберга, изданной в 1456 году.
Медленно опускались массачусетские сумерки. Гости прощались и расходились по домам, против измороси были закрыты тяжелые ставни. Коттон и Люси также исчезли после третьей чашки. Но не мистер Адамс, как заметила Абигейл. К моменту, когда мать налила ему пятую чашку, он был последним оставшимся визитером. Миссис Смит поднялась во весь свой величественный рост, превышавший на несколько дюймов гостя, и протянула ему руку.
— Благодарю вас за то, что вы пришли, мистер Адамс. Надеюсь, вы скоро снова будете в Уэймауте. В таком случае доставьте нам удовольствие вновь видеть вас.
Второй раз за этот день Абигейл почувствовала разочарование. Она хотела поговорить с Адамсом с глазу на глаз. Возражать матери она не могла. А ее отец мог. В то время как Джон Адамс торопился поставить чашку на безупречно чистую скатерть миссис Смит, Уильям Смит дружелюбно сказал: