— Я просто удивлен тем, что кто-то может видеть столь ясно мое нутро.
— Я не претендую, что вижу вас насквозь.
— Мисс Абигейл, вне стен этой комнаты я веду пустопорожние разговоры и выпячиваю грудь, иначе говоря, изображаю себя честолюбцем. Порой я презираю себя за то, что удивил людей своей самоуверенностью. — После длинного монолога он сделал вдох и наклонился вперед. — Но здесь, в этой комнате, я один, у меня работа, в которой сталкиваются мышление и творчество, различные по времени и пространству. Знаете, что сказал Платон? «Учение очищает душу». Я хочу изучить все, что известно о праве и истории цивилизации, а также то, чем на самом деле должна стать юриспруденция. Здесь я спокоен. Но бывают трудные моменты, когда я не могу удержать перо в руке.
Абигейл откинулась на спинку кресла, ее глаза потемнели и стали серьезными, ее молодое лицо и вся фигура обостренно воспринимали интенсивность его чувств. Она подумала: «Ни один мужчина с такими глубокими убеждениями не задержится надолго в Брейнтри».
Словно угадывая ее мысли, он сказал:
— Так мало можно сделать здесь в роли окружного адвоката. Все большие дела, важные вопросы вершатся в Бостоне.
— Вы говорили, что Брейнтри нуждается в вас.
— Да, Брейнтри нужен опытный юрист, чтобы сделать здешнюю юридическую практику почетной профессией. Но здесь мелкие дела. Начитавшись Кока, Болингброка[9] и Локка, я занимаюсь защитой людей, пострадавших в драке в таверне, и тяжбами по поводу цены на шляпу или границ коровьего выпаса. Редко когда мне удается написать реферат по общим принципам. Вроде того, что я написал в прошлом августе о младшем Пратте, безотцовщине, мать которого не могла содержать его. Парню было всего десять лет, когда мать отдала его в подмастерье ткачу. Хозяин обязался обучить мальчика читать, писать и считать и, понятно, не выполнил своего обещания. Могу ли я прочитать отрывок из моего заключительного выступления? Думаю, это лучшее из написанного мною.
Он подошел к письменному столу, извлек из ящика грубо сшитую записную книжку карманного размера и принялся читать вслух проникновенным голосом:
— «Закон, господа, крайне мягок и снисходителен к таким случаям. Ибо такова добросердечность и человечность английской конституции, которая берет под свое покровительство и защиту слабых, беспомощных и беззащитных…
Но дорогой Пратт должен пользоваться преимуществами по иной причине: английский закон всемерно поощряет образование. В любом английском графстве необходимо образование, знание алфавита, чтобы человек мог занять какое-то… Мы знаем, что наш долг научиться читать, анализировать и судить как самого себя, так и других ради выявления, что правильно…
Основа наших свобод — в свободе выбора. Каждый человек обладает в сфере политики и религии правом думать, говорить и действовать сам за себя. Никто, ни король, ни его подданный, ни священник, ни мирянин, не имеет права приказать мне избрать то или иное лицо в качестве законодателя и правителя. Я должен сам решать. Но как я могу судить, как может судить любой человек, если его сознание не созрело и не обогатилось благодаря чтению?»
Она откинулась на жесткую спинку стула, прислушиваясь к словам, эхом звучавшим в комнате. Или в ее сердце? Она начала понимать, чего хочет этот беспокойный, энергичный, честолюбивый, временами тщеславный и позирующий молодой человек и почему он постоянно осуждает себя за то, что недостаточно читает, не изучает документы с нужным упорством, и считает, что должен писать яснее, более проникновенным английским языком.
Джон Адамс стремился обрести мудрость. Это было его мечтой. Он стремился овладеть не информацией, которая может удовлетворить простого человека, а мудростью, которая способна вооружить пониманием характера мира и человека, помочь преодолеть частное ради осознания общего. Это было, как чувствовала она, призвание, которое отличает случайного человека на земле от того, который намерен стать ее хозяином. При всех недостатках Джон Адамс был мужчиной. Никто и ничто не в состоянии разрушить это его свойство.
Он изучал выражение ее лица.
— Вы крайне красноречивы, несмотря на сомкнутые губы и горящие глаза. В воздухе витают ваши невысказанные мысли.
— Мои мысли принадлежат только мне, — мягко сказала она.
— Итак, все, что мы можем поделить сейчас, мисс Абигейл, это — слова. Быть может, когда мы станем большими друзьями, то у нас появятся общие мысли?
Он поднялся и стоял, неуклюже прижав руки к телу, шевеля пальцами, а его глаза блестели. Не схож ли он с мужчиной, с трудом сдерживающим желание обнять и поцеловать девушку?
9