Джон и Абигейл поднялись в свою спальню. Джон закрыл дверь, словно хотел отгородиться от внешнего мира. Его лицо было потным, речь торопливой, мысли несвязными.
— Не может быть… Мы не можем так просто потерять его… мы едва начали… Он заставляет правительство работать… Он заложит основы… он нам нужен… на долгие годы…
Джон вытащил носовой платок из жилета и вытер вспотевшее лицо. Абигейл медленно произнесла:
— Боюсь многого, чего, молю Бога, не хотелось бы испытать.
На следующее утро она отправилась в дом Вашингтона на случай, если потребуется ее помощь. Она находилась в маленькой гостиной, когда миссис Вашингтон вышла из спальни президента.
— Он умирает. Я слышала хрип.
На глаза Абигейл набежали слезы. Она обняла за плечи Марту Вашингтон. Они стояли, обнявшись, затем миссис Вашингтон ушла в соседнюю комнату.
Абигейл отправилась домой. Джон ожидал ее, сидя в глубоком кресле в верхней гостиной. Взглянув на Абигейл, он закрыл лицо руками. Она села напротив него, охваченная скорбью по президенту, сочувствуя его жене, тревожась за страну.
Миллионы молитв дополняли порошки Джеймса, предписанные президенту врачами. К вечеру президент сильно пропотел. Наступил переломный момент. Страна вздохнула с облегчением.
Не имея возможности выступать, как ему хотелось бы, в сенате, Джон через два года после завершения своей книги «Защита формирования управления Соединенными Штатами Америки» занялся научной работой, обдумывая многое и делая заметки на полях книг по истории. Абигейл радовалась, видя его за письменным столом. Ей часто казалось, что он чувствует себя более счастливым как историк, нежели как политик.
Джон задумал серию статей для «Газетт оф зе Юнайтед Стейтс». Он выдвинул тезис о несовершенстве человека: человечество никогда не сможет освободиться от таких пороков, как честолюбие, ревность, зависть, жадность, тщеславие. Единственное, что может заставить человека вести себя подобающим образом, — это власть законов, принимающих во внимание указанные пороки и обладающих способностью их сдерживать. Он не верил в Утопию на земном шаре; равным образом он не считал, как заявлялось в Декларации независимости, что «все люди сотворены равными». Самое большее, что может сделать правительство, — это дать всем равные возможности обрести свободу и равенство; однако нет такого общества, где все могли бы в равной степени их реализовать. Абигейл прочла в его рукописи:
«Нам говорили, что наши друзья в Национальном собрании Франции отменили все сословные различия. Но не обманывайтесь, дорогие земляки. Невозможное не может свершиться. Разве они уравняли все состояния и по равному разделили собственность? Сделали ли они всех мужчин и женщин одинаково разумными, воспитанными и красивыми? Разве они сумели вычеркнуть из истории имена… Ларошфуко, Лафайета и Ламуаньона, Неккера и Мирабо? Сожгли ли они все записи, анналы и историю своего государства?.. Сожгли ли они все портьеры, разбили все статуи?»
Абигейл, лежа в постели, взглянула на Джона.
— Джон, разумно ли публиковать такие взгляды в условиях демократии?
— Нужно всегда учитывать историческую истину. Без этого не построить прочной республики. Может ли любой человек в Америке выступать в роли президента, Верховного судьи, министра финансов и иностранных дел? Немыслимо! Мы должны найти людей с опытом и талантами… Во Франции можно найти таких деятелей и распределить их между исполнительной, законодательной и судебной властями. Собравшаяся на улицах Парижа толпа, взявшая Бастилию, не может управлять страной. Люди должны быть равными перед законом, но они не могут сравняться в умении руководить сложными органами власти.
— Согласна. Но ведь это возобновит обвинения в твой адрес, что ты веришь в аристократию.
— Да, верю: в рассудок, интеллект, духовную силу и силу воли.
Еще больше тревожили Абигейл пассажи о достоинстве наследственно занимаемых постов. Уже в Лондоне она предупреждала его, читая рукопись книги, что восхваление хороших конституционных монархов вызовет обвинения, будто он выступает в пользу монархии. Она знала лучше, чем кто-либо иной, что сын мелкого землевладельца и ремесленника лишь выражает исторические наблюдения. Однако когда книга была опубликована, то многие обвиняли его в поддержке монархизма, и такие обвинения никогда не утихали. Новая книга спровоцирует критиков, подставит его под новый огонь противников.