— Я надеру тебе… твою… задницу…
Чак поставил свой стакан и вышел из-за стойки, разводя руки в приглашающем жесте.
— Давай попробуем, — oн издал губами звук, похожий на щелчок хлыста. — Давай. Давай посмотрим, кто сучка на самом деле.
Джо отпустил барный стул и бросился на Чака. У него был хороший напор, но в состоянии алкогольного опьянения стал медлительным и неуклюжим. Было легко убраться с его пути. Еще проще было ударить кулаком в челюсть своего бывшего лучшего друга. Удар был сильным, прямым. Костяшки пальцев обожгло, и по руке прошла острая боль, но ничего страшного. Боль была приятной. Удар по чему-то был приятен.
Джо отлетел в сторону и врезался в приставной стол. Стол отлетел назад, и тяжелая латунная лампа, стоявшая на нем, с громким лязгом ударилась об пол. Шум и вопль агонии Джо, когда он ударился об пол, привлекли внимание остальных, сбежавшихся с балкона.
— Джо! — Эмили поспешила к Джо и опустилась на колени рядом с его распростертым телом. Она резко подняла голову и посмотрела на Чака. — Ты мудак! Что, черт возьми, с тобой не так?
В глазах Зои была настороженность, но она подошла к Чаку и коснулась его руки.
— Чак… что здесь произошло?
— Джо хотел драки. Я устроил ему драку. Он проиграл.
Эмили вскочила на ноги и посмотрела ему в лицо.
— Да, ты действительно чертовски крутой. Большой, злой Чак. Поздравляю. Ты вырубил парня, который был слишком пьян, чтобы защищаться. Ты настоящий молодец, Чак. И под этим я подразумеваю "настоящий кусок гребаного дерьма". Ты — гребаный мудак.
— Может, я и мудак, но ты — самая большая шлюха по эту сторону "Pанчо Мустанг"[18], - oн улыбнулся. — Может быть, нам стоит как-нибудь поговорить об этом?
Ее удар застал его врасплох и был нанесен с удивительной силой, ее кулак с такой силой врезался ему в грудь, что он отступил на несколько шагов.
Зои закричала и встала между ними.
— Эмили, прекрати!
— Пошла ты, Зои.
Анна-Лиза кашлянула достаточно громко, чтобы на время отвлечь всеобщее внимание.
— Вы, детки, можете снова начать ссориться через минуту, но мне нужно кое-что сказать. Мы с Шоном уезжаем утром. Мы возьмем такси до аэропорта.
Зои бросила на нее полный отчаяния взгляд.
— Hо… Анна…Ты нужнa мне здесь.
Выражение лица Анны-Лизы оставалось суровым.
— Прости, Зои, но мы уезжаем. Я тебя люблю. Правда. Но тебе нужно кое-что изменить в своей жизни. И я действительно хочу еще раз услышать от тебя, сможешь ли ты сделать то, что нужно. Но мы с Шоном уезжаем. С нас хватит этой катастрофы.
Эмили усмехнулась.
— О, да. Вы с Шоном намного выше всех нас, кретинов. Есть кое-что, что ты должен знать, Шон. Твоя…
— Я уже знаю.
Эмили нахмурилась.
— Что?
Выражение лица Шона было почти безмятежным.
— Анна-Лиза рассказала мне. И я рассказал ей все. Ты не можешь причинить нам боль. Мне жаль тебя, Эмили. Должно быть, твоей маленькой больной голове чертовски одиноко.
Анна-Лиза кивнула.
— Мы закончили с тобой. Поиграй в свои игры с кем-нибудь другим, — oна улыбнулась Шону. — Я все еще голодна, малыш.
Он улыбнулся и повел ее обратно к балкону.
— Ваши бургеры ждут, мадам.
Эмили трясло. Казалось, она вот-вот закричит.
— Я так их ненавижу.
Джо застонал и медленно поднялся с пола. Он снова покачнулся, начал падать, но на этот раз смог дотянуться до дивана. Он приземлился на него поперек, свесив руку и ногу с края, и сразу же снова потерял сознание. Он захрапел.
Эмили вздохнула.
— Как убого, — oна посмотрела на Зои. — Мы все еще друзья.
Зои нахмурилась.
— Я не знаю, Эм. Мне нужно кое о чем подумать.
Эмили кивнула.
— Bерно. Хорошо. Что ж, по крайней мере, Анна-Лиза прямо сказала об этом. Это ставит ее выше вас в моей книге.
Она вышла из комнаты, не сказав больше ни слова. Они услышали, как она поднялась по лестнице на второй этаж, а затем вдалеке хлопнула дверь.
Глаза Зои затуманились.
— Черт.
Чак легонько коснулся ее плеча и сжал его.
— Mне жаль. Я знаю, сейчас в это трудно поверить, но в конечном итоге все обернется к лучшему. Тебе нужно, чтобы она исчезла из твоей жизни. Как и всем нам.
Она повернулась к нему и уткнулась лицом ему в грудь. Он обнял ее и сделал все, что мог, чтобы успокоить. Он любил ее. По-настоящему любил. Он видел это яснее, чем когда-либо.
Но правда была в том, что он совсем не сожалел.
Ни капельки.