- Вижу «горбатых», - передал я Лайкову, - смотри правее по курсу, над лесом.
- Ага, вижу, - ответил Лайков и тут же включил радио: - «Малина-десять», я - «Факир-девяносто два». Вас вижу. Курс и высоту не меняйте. Занимаю свое место. Как поняли?
- Вас понял, вас понял! - радостно зачастил ведущий штурмовиков. - Курс не меняю. - И вдруг совсем не по правилам: - Здорово, бомбер, гору с плеч снял! Спасибо, друг!… [124]
- Благодарить потом будешь. А сейчас слушай внимательно: идти плотной группой, не растягиваться, не размыкаться. Дистанция триста метров. Впереди два препятствия: «мессеры» и плохая погода. Действовать только по моей команде. Как понял?
Штурмовик довольно долго молчал, словно уясняя вводную лидера. Лайков собрался уже повторить сказанное, как вдруг в наушники ударил густой и сильный голос наземной радиостанции:
- Почему молчите, «Малина»? Указание лидера подтверждаю. Выполнять приказ неукоснительно. В пятидесяти километрах от точки посадки вас встретят истребители прикрытия. Желаю удачи. Я - «Причал-один». Как поняли, Гладких?…
«Причал» - это Сапунов. Вовремя подключился комендант. Значит, не побоялся ответственности.
- Вас понял, «Причал-один»! - отозвался Лайков и накренил бомбардировщик, подворачивая к колонне штурмовиков.
Мы прошли вдоль строя шестерок, чтобы летчики «горбатых» хорошо рассмотрели лидера, его необычную компоновку с высоко торчащим килем, окраску, бортовой номер.
- Послушай, бомбер, а какие «мессеры»? - Гладких задал, очевидно, мучивший его вопрос.
- Мы же к фронту летим, разлюли твою малину!…
- Вас понял, - разочарованно протянул штурмовик, не решаясь уточнять ситуацию. Он понимал, что немцы во всю прослушивали фронтовой эфир.
Полет проходил привычным для экипажа ритмом. Лайков подобрал нужные обороты двигателям, сравнял скорость нашей машины со скоростью штурмовиков и готов был выполнять мои команды. Я тем временем рассчитал параметры полета по ветру, пойманному над обширными белорусскими лесами. Он дул с юго-запада, сильно смещая всю нашу группу от маршрута вправо. Восстановить место самолета труда не представляло. Поставил нос самолета на радиостанцию - стрелка на нуле. Настроился на другую радиостанцию, щелкнул тумблером - готов азимут с точностью до градуса. Два пеленга, проложенных на карте, - и в точке пересечения твое место. Просто, быстро, точно. Молодцы американцы!…
Трудная и непривычная работа свалилась на плечи стрелка-радиста Снегова. Он лежал на дюралевом полу своей кабины, время от времени пересчитывая штурмовиков. Поначалу они терялись на фоне земли, как стрекозы над болотом, [125] и тогда Снегов метался по кабине, заглядывая в иллюминаторы, высовывая голову под колпак пулеметной турели, пока не находил все самолеты. Но скоро он приспособился к своему положению, стал больше наблюдать за последней, замыкающей шестеркой, способной отстать и раствориться в дымке.
Полет складывался удачно. Мы это чувствовали. Лайков принялся мурлыкать какой-то мотивчик, задавать благодушные вопросы механику Володе Дусманову, лежащему на животе позади командира, стрелку-радисту Снегову, пересчитывающему штурмовики.
- Товарищ командир, - это голос Дусманова, - прибавьте правому оборотиков сто пятьдесят - двести.
- Зачем?
- Уравнять с левым.
- Не могу: правый лучше тянет. Прибавлю - будем боком лететь, и «горбатые» отстанут. Вот когда сядем, ты и добейся, чтобы левый тянул, как правый.
Пауза, какой-то мотивчик довоенной песни, затем опять вопрос:
- Снегов, как ведомые?
- Топают, как миленькие, товарищ командир.
- С Белостоком связался?
- Нет, рано еще.
Наконец очередь в переговорах доходит до меня. Пройдена уже большая часть пути. Обычно Лайков старается на тревожить штурмана, полностью доверяя ему. Но сейчас я порчу командиру настроение.
- Штурман, чего притих?
- Думаю.
- Хорошее дело. Над чем, если не секрет?
- Разве не видишь? Весь горизонт заволокло.
- В первый раз, что ли, фронт пересекать?
- Тогда были одни, а сейчас хвост сзади.
Пауза.
- Выходит, права девчонка-метеоролог?
- Выходит…
Высокие перистые облака, так радовавшие в Шаталово, быстро уступали место сплошной темно-серой пелене, уходящей за горизонт. Потемнела земля, погасли ее зимние краски. Вокруг все поникло, сделалось тусклым, унылым, туманным. Наверно, никто, кроме летчиков, не встречает непогоду с такой затаенной тревогой, никто так не печалится, опускаясь с солнечной высоты в омут облаков и туманной сырости. [126]
Но пока что нижний край облачности нависал с высоты около километра, лишь редкие клочья их мелькали ниже. И все же штурманское чутье, выработанное сотнями полетов, уже било тревогу: впереди ждет резкое ухудшение погоды. Мелькнуло воспоминание о прекрасном метеорологе, так точно предсказавшем непогоду, прищуренные глаза Сапунова, призывавшего к благоразумию. А в следующее мгновение все мы словцо сорвались с края пропасти. Лидер и штурмовики вдруг услышали неуверенно брошенную фразу:
- «Малина-десять», к нам пристраиваются два истребителя. Прикрытие, наверно…
В тот же миг, перекрывая голос говорящего, ударила тревожная скороговорка Снегова:
- Командир, штурмовиков атакуют «мессеры»!
«Вот это прикрытие. Быстро объявились…» - успел я подумать в то время, как земля, облака, лес стали опрокидываться, становясь вертикально, колом. Это Лайков вводил бомбардировщик в глубокий крен. Его палец уже давил на кнопку передатчика:
- «Малина-десять», вас атакуют истребители противника. Все за мной! Не отставать, держаться… Атакуют «мессеры»! Я - «Факир».
- Не понял… - растерянно протянул Гладких.
- Поймешь - поздно будет! - заорал Лайков. - Выполняй команду, «Малина»!
У Снегова померкло в глазах от внезапной перегрузки. Он лежал лицом вниз и никак не мог оторвать голову от пола. Штурмовики резко ушли куда-то в сторону, под бомбардировщик. Но через несколько секунд они вновь появились - с глубоким креном «илы» неслись за лидером. Только две шестерки куда-то исчезли.
Стрелок- радист наконец преодолел перегрузку, встал на четвереньки и, ударяясь головой о края иллюминатора, принялся искать исчезнувшие самолеты. Он понимал, что от него теперь зависит маневр командира.
- За мной, ребята! Не отставать, за мной! - с напором и какой-то неуместной веселостью повторял Гладких.
В это время на фоне темной земли я увидел две строчки трассирующих снарядов. Знакомая картина. Это били «эрликоны». Навстречу немецким трассам от штурмовиков тоже потянулись слабые оранжевые пунктиры. Я чувствовал, как назревала главная опасность: потеряв лидера, штурмовики при очередной атаке немцев наверняка скомкают строй, и тогда не миновать беды.
- «Малина», «Малина»! - раздирая мембраны ларингофонов, [127] закричал Лайков. - В круг, станьте в круг. Ждите меня. Я - «Факир».
«Молодец командир!» - чуть было не крикнул я, вспомнив, что против атак истребителей способ «круг» - идеальное оборонительное средство. Каждый позади идущий штурмовик надежно защищает огнем впереди летящего товарища. Нам ответили сразу два голоса - один басовитый, сиплый, прерывающийся от тряски, другой быстрый, четкий:
- Вас понял, вас понял! - И уже по другому адресу: - Белый, за мной! Замкнуть круг, замкнуть круг!
Чувствовалось, «круг» - для штурмовиков не новость. Но Снегов, словно злой гений, сообщил нам новую роковую весть:
- Командир, оторвалась последняя шестерка. Ушла вниз. Рассыпались штурмовики!…
Лайков обеспокоенно завертел головой, еще больше накренил самолет, переложил его в правый крен. Штурмовиков нигде не было - они исчезли, растворились в дымке.
«Ну все, - с горькой досадой подумал он, - растеряли «горбатых».
- Штурман, радист, где штурмовики? Ищите их! - Голос нашего командира звучал просительно, чуть ли не умоляюще.
- Владислав, не паникуй, найдем. - Я старался говорить спокойно, хотя среди тряски и перегрузок это давалось не просто. - Никуда они не денутся. Бери курс двести восемьдесят и сбавь скорость. Высота шестьсот…