Оценив ситуацию, Снегирёв потребовал у тёти Фиры карт-бланш, а получив оный - выставил владелицу комнат в гости к соседке Оле Борисовой. Приставил Олиного мужа Гришу рвать бумажные полотенца. Завербовал верзилу Тараса Кораблёва сбегать в магазин за рулончиками самоклеящейся бумаги. А сам вооружился синим баллончиком стекломоя, купленным вообще-то для "Нивы", и полез на подоконник. Некоторые части громадного полукруглого окна открывались и были доступны из комнаты. Некоторые - исключительно извне. Эти последние по понятным причинам особенно заросли грязью, и Снегирёв посвятил им массу усилий. Гриша Борисов, очкастый интеллигент из Герценовского института, подавал куски розовой бумажной протирки и завистливо возмущался самонадеянностью Алексея, преспокойно расхаживавшего по подоконнику четвёртого этажа.
Снегирёв вполуха слушал его и думал о том, как повезло не ценившего этого дурачку. Если сравнить Гришин мир с тем, в котором жил он сам, получалось, что обитали они на разных планетах. Гриша не умел ни драться, ни стрелять, он боялся высоты, подонков в парадном и много чего ещё, он спешил домой к жене и таскал из молочной кухни тёплые бутылочки для маленькой дочки. Чего, спрашивается, ещё не хватает? Квартиры на двух уровнях, дачи, машины?.. Ну я же и говорю - дурачок...
Приёмник, настроенный на "Европу-плюс", тихонько ворковал, примостившись на табуретке.
- ...Группа "Сплошь в синяках"! - весело объявил диктор, жизнерадостное трепло, свято уверенное, что треплется с американским акцентом.
- Ну вот, - обречённо прокомментировал Гриша.- То "Крематорий", то "Лесоповал", а теперь ещё И "Сплошь в синяках". Чего только не выдумают от безделья. Может, выключим?
- Не надо, - сказал Алексей. - Пусть болтает, только бы не про политику.
Из приёмника послышался гитарный аккорд.
Жизнь научит смеяться сквозь слезы,
Жизнь научит бесстрашным быть в страхе,
Усмехаться в ответ на угрозы,
Не дрожать, когда лают собаки.
Жизнь научит любить, кого любишь,
Ненавидеть, кого ненавидишь,
Забывать то, чего не забудешь,
И не видеть того, что видишь.
Полагать за реальность кошмары
И во лжи видеть горькую правду,
Принимать хладнокровно удары,
Презирать и презренье, и славу.
Жизнь научит ценить, что теряешь,
Не жалеть того, что имеешь,
И прощать то, чего не прощаешь,
И не верить тому, чему веришь.
И, командуя, слушать команды,
И лететь на потерянных крыльях...
Жизнь научит быть сильными - слабых,
Жизнь научит быть слабыми - сильных*.
Стихи В. В. Шлахтера.
Солист "Синяков" из кожи лез, имитируя покойного Цоя, но Алексей всё равно пожалел, что не вставил кассету и нет возможности записать. Надо будет, решил он, посмотреть в соответствующих ларьках, ведь наверняка где-нибудь попадётся. Он подумал ещё немного и усмехнулся про себя, полируя верхнее стекло. С ним уже бывало такое. Западал в память хвост случайно услышанной песни, и воображение дорисовывало всё остальное. Так что, когда удавалось раздобыть запись, наступало некое разочарование.
- Кажется, - сказал Гриша, - я понял, почему молодёжи нравятся иностранные песни.
- Ну и? - рассеянно спросил Алексей.
- Когда не знаешь языка, легче воспринимать всё вместе, как музыку. И даже если знаешь язык, дебильность текстов всё-таки не так очевидна.
Снегирёв спорить не стал. Он вообще очень не любил спорить.
По улице внизу сновали машины, прохожие замечали бесстрашного мойщика окон, останавливались и задирали головы, рассматривая "русского самоубийцу". Алексей приветливо делал им ручкой. Он действительно был начисто лишён страха перед высотой, причём никакой его личной заслуги в том не имелось - таким уж уродился на свет. Однажды, много лет назад, ему довелось раненым лететь с четырнадцатого этажа, но даже и этот поистине судьбоносный полёт его не исправил.
По окончании трудов Гриша был отправлен в магазин за кефиром ("Только, Гришенька, обязательно наш, и, если попадётся, просроченный: на нём пышней поднимается..."), и тётя Фира нажарила оладьев на всю честную компанию. Крутой культурист Тарас в ответ на приглашение пробурчал, что ему, мол, не положено по диете. Однако потом явился на запах и даже выставил две банки сгущёнки.
Под конец оладьев Эсфирь Самуиловна включила телевизор, коротавший век на комоде. Как все пожилые люди, она решительно не могла обходиться без новостей. "Алёша, ну откуда у вас подобное безразличие? - тщетно взывала она. - Это ведь наша жизнь!" - "Ага, - хмыкал в ответ квартирант. - Жизнь. Новый концерт Филиппа Киркорова. В перестрелке между мафиями Ленинского и Комсомольского районов погибло сорок два человека..."
Снегирёву в самом деле было глубоко наплевать на такие мелочи, как Дума и правительство, но раздел городской хроники заставил его мгновенно навострить уши.
- ...Да неужели вы меня по-человечески не понимаете? - возмущалась с черно-белого экрана мордастая тётка, похожая на объевшуюся продавщицу из молочного магазина.- У меня внуки, чтобы ты знал! Они тоже быть здоровенькими хотят!..
- Если я правильно понял, - спокойно спрашивал молодой корреспондент, - вы и ваши сотрудники использовали вакцину для нужд собственных семей, поскольку она большой дефицит, да и сложно её купить на небольшую зарплату?
- А ты сперва ляльку своего заведи, тогда поглядим, как будешь у него для чужих отнимать! - кричала в ответ профессиональная пожирательница сметаны. Детей-то небось нет пока? Ну и молчи...
Тётку звали Алевтина Викторовна Нечипоренко, и она была директрисой детского дома. Как выяснилось, возглавляемый ею доблестный коллектив умудрился целиком подевать неизвестно куда дефицитную и очень дорогую вакцину от гриппа, выделенную для маленьких подопечных. Гонконгская напасть между тем грянула - и врачи "скорой" сбились с ног, развозя тощих детдомовцев по больницам. Впрочем, по сравнению со всем остальным, что творилось в Нечипоренкином заведении, история с вакциной была ещё пустячком.
Юный корреспондент с поразительным хладнокровием "раскручивал" свою собеседницу, задавая вопрос за вопросом: о питании и гигиене детей, о враче и уколах, о "гостях", для которых наряжали старших воспитанниц. Камера бесстрастно фиксировала ответы Алевтины Викторовны.