Перед шкафом, поперек комнаты, стояла кровать, над которой висел зеленый, советский еще шерстяной ковер всех оттенков летней листвы, от молодой до увядающей. Саша любила сидеть, прислоняясь к ковру затылком. Он был шершавым, грубоватым и теплым — как будто живым.
Дальше, в углу у окна, был письменный стол, а над ним — полка с учебниками и проигрывателем. Рядом с проигрывателем стояла старая пластмассовая лошадка с мягкой черной гривой — последняя игрушка, с которой Саша не смогла расстаться.
Это были просто вещи, они не подчинялись живой магии платков, а чтобы спасти Полину, необходимо было на ком-то тренироваться, и Саша выглянула во двор.
Скорая все еще стояла у первого подъезда красно-белой девятиэтажки, и Саша решила воспользоваться скорой.
Круг по двору — это было простое задание, несложный рисунок. Саша закрыла глаза.
Чтобы было проще, она представила себе магазин. Многие ряды шкафов с узкими полками. На каждой полке — аккуратно сложенный расписанный платок. Перед шкафами — прилавок с рулонами белого шелка и готовыми отрезами. Большие ножницы, аршин и сантиметр.
Саша взяла кусок шелка, слегка намочила его и натянула на раму. Кисточка порхнула над тканью, коснулась ее, оставила широкий зеленый след. Краска чуть растеклась. Рядом лег еще один мазок. Саша начала с краев, наполнила углы желто-бурым цветом осенней листвы. Добавила красного кирпича, оранжевый мазок обозначил лавочку у подъезда. В центре расположился красный крест. Он получился бледным и смазанным, больше похожим на выцветший мак. Пусть скорая сделает круг по двору. Асфальтовый серый лег между зеленью, лизнул красный кирпич, скользнул мимо желтого угла.
Саша выдохнула и открыла глаза. Это было быстро и просто: влажный шелк, несколько движений кистью.
А потом что-то капнуло. Саша почти физически ощутила, как собралась, набухла и оторвалась от гладкой поверхности шелка плотная, тугая, напитанная краской капля.
Шлеп.
Саша в испуге взглянула на платок. Сбоку от похожего на мак креста скорой, там, где ткань немного провисала, скопилась вода. В нее стекла краска: немного желтой, чуть-чуть красной, и все это замешивалось на сером асфальте. Клякса получалась грязная, бурая и мокрая. Неряшливая. Вне картины.
Скорая за окном тронулась с места.
Сашино сердце дрогнуло: она не знала, что будет теперь.
А после аварии к ней пришло оглушающее чувство вины.
С самого рождения Саша смотрела: неотрывно, пристально и ясно. У Риты перехватывало дыхание от страха, когда она натыкалась на этот взгляд.
Сначала Рита пыталась говорить об этом с близкими — никто ее не понял. Никто не видел за трогательными улыбками годовалого ребенка глубины и холода. Даже Виктор. Он много возился с дочерью вечерами и по выходным, не обращая внимания на ее тяжелый взгляд, и Рита страдала от двойственности, избавленная от необходимости быть рядом с пугающим существом и отстраненная от дочери, которую любила, как часть самой себя.
С Сашей было трудно. Труднее с каждым годом, и только в последнее время странные взгляды дочери перестали касаться Риты, словно отраженные защитным экраном.
Она крикнула в пустоту: «Саша, Полина у нас? — и тут же, не дождавшись ответа, сказала в трубку: — Да, у нас, Инна Юрьевна».
Было около трех часов дня, и девочки, наверное, только что пришли из школы. Рита не слышала. У нее в голове стоял туман, спина затекла, и немного побаливали руки. Уже пять часов подряд она сидела за компьютером.
Расписание курсов было составлено так, что Ритины выходные приходились на среду и воскресенье. И каждую среду, весь день от рассвета до поздней ночи, она просиживала перед монитором. Точно так же, как и все вечера после работы.
В воскресенье Рита выделяла несколько часов, чтобы быстро справиться с домашними делами, а потом снова ныряла в Сеть.
Началась эта одержимость с Траволты. Он приятно пах и носил пиджак из тонкой шерстяной ткани, которая красиво лежала на его широких плечах. Траволта брал Риту за руку, подносил ладонь к губам и, нежно целуя, говорил:
— Я люблю тебя…
В странном Ритином сне они жили во дворе старого трехэтажного дома. Двор зарос сиренью и ясенями, и трава между кустами стояла некошеная, высокая, почти до плеч. Рита и Траволта спали на больничной кровати: прямо на проржавевшей панцирной сетке, и, когда занимались любовью, сетка покачивалась, как палуба океанского корабля, а дома смотрели на них окнами, в которых вспыхивал, отражаясь, солнечный свет, и травы колыхались в такт.