испуге вскочили: в этот момент в зале кто-то сел за
рояль и зычный голос запел:
"Вот в воинственном азарте
Воевода Пальмерстон
Разделяет Русь на карте
Указательным перстом!"
Иван Тимофеевич. Садитесь, господа!
Глумов. Кто это?
Иван Тимофеевич. Брандмейстер наш, Молодкин.
Глумов. Господину Молодкину в соборе дьяконом быть, а не
брандмейстером.
Иван Тимофеевич. Да вот стал брандмейстером! Во время пожара младенцем
в корзине был найден. На пожаре, говорит он теперь, я свет увидел, на пожаре
и жизнь кончу. И вообще, говорит, склонности ни к чему, кроме пожаров, не
имею. А голос есть, это действительно.
Рассказчик. Брандмейстеру, друг, такой голос тоже ой как нужен! И поет
хорошо.
Глумов. Прекрасный романс! Века пройдут, а он не устареет!
Иван Тимофеевич. Хорошо-то оно хорошо, слов нет, а по-моему, наше
простое молодецкое "ура" - за веру, царя и отечество - куда лучше! Уж так я
эту музыку люблю, так люблю, что слаще ее, кажется, и на свете-то нет!
(Подходит к двери, открывает ее и приглашает стоящих наготове в дверях
Прудентова и Молодкина.) Прошу, господа.
Прудентов и Молодкин входят.
Знакомьтесь, господа.
Молодкин. Молодкин, брандмейстер.
Глумов и Рассказчик аплодируют.
Прудентов. Прудентов, письмоводитель.
Иван Тимофеевич. Садитесь, господа. (Делает знак Прудентову начинать.)
Пауза.
Прудентов (словно демонстрируя продолжение разговора). Да... А я
все-таки говорю, что подлино душа человеческая бессмертна!
Молодкин (возражает явно для формы). Никакой я души не видал... А чего
не видал, того не знаю!
Прудентов. А я хоть и не видал, но знаю. Не в том штука, чтобы видючи
знать - это всякий может, - а в том, чтобы и невидимое за видимое твердо
содержать!
Молодкин. Как же это: не видючи знать?
Прудентов. А вот так! (Как бы между прочим обращаясь к Рассказчику и
Глумову.) Вы, господа, каких об этом предмете мнений придерживаетесь?
Рассказчик (оробев). Я?
Прудентов. А хотя бы и вы.
Рассказчик (растерянно). Мда... Душа... бессмертие...
Глумов (поспешил на выручку приятелю). Для того чтобы решить этот
вопрос совершенно правильно, необходимо прежде всего обратиться к
источникам. А именно: ежели имеется в виду статья закона или хотя
начальственное предписание, коим разрешается считать душу бессмертною, то
всеконечно сообразно с ним надлежит и поступать; но ежели ни в законах, ни в
предписаниях прямых в этом смысле указаний не имеется, то, по моему мнению, следует ожидать дальнейших по сему предмету распоряжений.
Рассказчик. Вот так!
Иван Тимофеевич. Следует ожидать...
Глумов. Дальнейших по сему предмету распоряжений.
Иван Тимофеевич (потрепал Глумова по плечу). Ловко, брат. Ловко.
(Прудентову.) Продолжайте.
Прудентов. Ну-с, прекрасно! А теперь я желал бы знать ваше мнение еще
по одному предмету: какую из двух ныне действующих систем образования вы
считаете для юношества наиболее полезною и с обстоятельствами настоящего
времени сходственною?
Молодкин (поясняя). То есть классическую или реальную?
Прудентов. Да!
Рассказчик. Я?
Молодкин. Да.
Рассказчик. Мы как-то... Классическая... она... реальная.
Глумов (снова нашелся). Откровенно признаюсь вам, господа, что мы даже
не понимаем вашего вопроса.
Рассказчик. Да!
Глумов. Никаких я двух систем образования не знаю, а знаю только одну.
И эта одна система может быть выражена в следующих словах: не обременяя
юношей излишними знаниями, всемерно внушать им, что назначение обывателей в
том состоит, чтобы беспрекословно и со всею готовностью выполнять
начальственные предписания! Если предписания сии будут классические, то и
исполнение должно быть классическое, а если предписания будут реальные, то и
исполнение должно быть реальное. Вот и все. Затем никаких других систем - ни
классических, ни реальных - мы не признаем!
Рассказчик (победно). Не признаем!
Иван Тимофеевич (торжественно, почти шепотом). Браво! Превосходно!
Теперича, если бы сам господин частный пристав спросил у меня: "Иван
Тимофеев! Какие в здешнем квартале имеются обыватели, на которых в случае
чего положиться было бы можно?" - я бы его высокородию, как перед богом на
Страшном суде, ответил: вот они!
Глумов и Рассказчик с видом оперных премьеров
раскланиваются во все стороны.
(Подняв руку, что означает, что он еще не кончил.) Я каждый день буду бога
молить, чтоб и все прочие обыватели у меня такие же благонамеренные были!
Прудентов. Браво!
Молодкин. Браво, господа!
Все аплодируют. Входит Полина, дочь Ивана Тимофеевича.
Полина (приближаясь к Рассказчику, бойко). Я с вами хочу кадриль
танцевать.
Рассказчик. Со мной?
Полина. Да.
Глумов (Рассказчику, шепотом). Поздравляю.
Полина (Молодкину). А вы нам будете играть!
Молодкин. С пребольшим удовольствием.
Все направляются в залу, но Иван Тимофеевич задерживает
Рассказчика и Глумова.
Иван Тимофеевич (всем остальным). Вы идите. Мы сейчас. (Когда все ушли,
обращается к Рассказчику и Глумову.) А теперь, господа, когда все для вас
так благополучно разрешилось, можете ли вы своему начальнику удовольствие
сделать?
Глумов. Иван Тимофеевич, да мы, как перед богом...
Рассказчик. Да мы вам всем сердцем...
Иван Тимофеевич. Да верю, верю... О прошлом и речи нет - все забыто! А
знаете ли вы, что если б еще немножко... еще бы вот чуточку... Шабаш! Точка!
Глумов. Иван Тимофеевич, да неужто же вы могли...
Иван Тимофеевич. Теперь - все. Понял я вас теперь, даже очень хорошо
понял. И говорю: пардон!
Рассказчик и Глумов (вместе). Пардон?
Иван Тимофеевич. Пардон - общий! Будьте без сумненья! Пардон! Так тому
и быть! (Обняв приятелей за плечи, ласково начинает.) Надо бы мне с вами
обстоятельно об этом деле поговорить... Интересное дельце, а для меня так и
очень даже важное...
Глумов. Какое же дельце?
Рассказчик. Какое? Сделайте милость!
Глумов. Прикажите!
Иван Тимофеевич. А дельце-то вот какое. Есть тут у меня... в
квартале...
На дворе начинают бить пожарную тревогу. В дверях
появился сияющий, торжествующий Молодкин.
Молодкин (с видом радушного хозяина). Господа! Милости просим на пожар!
Затемнение
АКТ ВТОРОЙ
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
Рассказчик (в зал). Эта зима как-то необыкновенно нам удалась. Рауты,
пожары и званые вечера следовали один за другим, нередко бывали именинные
пироги и замечательно большое число крестин, так как жены городовых
поминутно рожали. Мы веселились, не ограничиваясь одним своим кварталом, но
принимали участие в веселостях всех частей и всех кварталов. Эта рассеянная
жизнь имела для нас с Глумовым ту выгоду, что мы значительно ободрились и
побойчели. Мы сделались своими людьми в квартале и даже участвовали в
занятиях разных комиссий. Но прерванного пожаром разговора Иван Тимофеевич
так с нами и не затевал.
Квартал. Кабинет Ивана Тимофеевича. Иван Тимофеевич,
Прудентов и Молодкин заняты разработкой какого-то
документа, они склонились над письменным столом,
демонстрируя свои важные занятия. Здесь же Рассказчик и
Глумов.
Иван Тимофеевич. Третий день бьемся, бьемся, ничего не получается!
Прудентов. Иван Тимофеевич!
Рассказчик нетерпеливо прохаживается по кабинету,
насвистывает.
Иван Тимофеевич. Терпение, господа!
Рассказчик. Извините!