Пони, запряженный в двуколку, по-прежнему оставался на острове излюбленным видом транспорта. Или, вернее сказать, единственным, если только вы не желали шагать по песку и разбитым дорогам на своих двоих. Подпрыгивая на ухабах и время от времени подхватывая сползающий с колен чемодан, Джим трясся в повозке. Знакомое ощущение – вроде езды на велосипеде: не садишься на него годами, но при первой же попытке вновь обретаешь чувство равновесия.
Джим ехал домой. Он испытывал странную тревогу. Дом в лощине не был больше его домом. Джим уехал отсюда много лет назад и продал его, когда не осталось больше причин возвращаться. Вычеркнул из жизни и этот дом, и этот остров. Но рука прошлого все еще властно лежала на его плече. Как часто он трясся на ухабах этой разбитой дороги! Как часто видел грозовые тучи над зелеными холмами! Тусклый блеск свинцовых волн – свинцовых даже в солнечную погоду – помнился ему с детства.
На повороте к дому двуколку опять тряхнуло. Джим ощутил волнение. Он не жалел, что уехал, и уж вовсе не испытывал ностальгии по жизни на Гебридах. Но здесь оставалась часть его души, и он не мог забыть об этом.
Из-за пригорка показался знакомый фасад. Он ничуть не изменился с тех пор, как Джим покинул этот дом, который не в силах были одолеть ни дождь, ни ветер, ни солнце. Люди любят восхищаться древностями и с пеной у рта рассуждают об античных традициях в архитектуре Лондона и Парижа. Но именно в больших городах здания неоднократно сносились и улицы изменялись до неузнаваемости. Чтобы прикоснуться к подлинной древности, уловить дыхание вечности, нужно приезжать на Унгу. Время было не властно над этими местами. Здесь ничего не менялось.
Разве что дом принадлежал уже не Даусонам.
Повозка остановилась у крыльца. Джим расплатился с возничим, поставил чемодан на землю и поднялся по ступенькам. Рука сама потянулась к отполированной временем дверной ручке. Но он вовремя опомнился и взялся за шнурок дверного колокольчика.
Позвонил. Ответом была тишина. Он снова позвонил. В глубине дома раздался невнятный шум, и опять все смолкло.
Звонить больше не имело смысла. В прежние времена этим входом никогда не пользовались. Если его родители ждали гостей, то оставляли незапертой заднюю дверь – друзья об этом знали и входили без звонка. А незнакомцы, незваные гости… Впрочем, таких не было. На острове они знали всех.
Джим толкнул дверь. Медленно, с легким скрипом, она подалась.
Внезапно на плечо Джима легла чья-то рука.
– Эй!
Джим отпрянул, с трудом подавив в себе желание юркнуть за дверь, и возмущенно обернулся.
Морщинистое лицо человека, стоявшего перед ним, могло бы показаться грозным. Кому угодно – только не Джиму. Испуга как не бывало. Он облегченно рассмеялся:
– Калеб!
– Да ведь это мистер Джеймс!
– Как дела, Калеб?
Теперь, когда Калеб Макфалейн в волнении сжал его руку, Джим наконец ощутил себя дома. Сколько он себя помнил, столько здесь жил Калеб. Они всегда были друзьями, а иногда, если Джим умудрялся напроказить, и сообщниками.
– Не думал, что вы вернетесь, сэр.
– Миссис Биддалф хочет переделать здесь кое-что. Не знаешь, в доме есть кто-нибудь?
Калеб меланхолично разглядывал окна, будто ожидая, что в одном из них вот-вот появится чье-нибудь лицо.
– Пожалуй, – наконец глубокомысленно произнес он, – где-то поблизости должна быть моя внучка. Моя внучка Вэлда. Вы ее помните?
Он позвонил. Где-то в глубине раздался металлический звон, и внезапно дверь широко распахнулась.
В проеме стояла девушка лет девятнадцати. Золотистые кудри рассыпались по плечам, густая челка почти скрывала глаза. Классическую красоту ее черт несколько портило угрюмое выражение, и это неприятно поразило Джима.
«Все меняется», – подумал он. Меняется… Ибо он помнил ее веселой и бойкой девчушкой, жизнерадостной, несмотря на отсутствие сверстников на этом безлюдном крохотном острове. Но, возможно, монотонные осенние дожди и долгие зимние ночи постепенно истощили запасы ее жизнелюбия.
– Вэлда, – спросил Калеб, – дома ли госпожа?
– Наверху.
Ответ был не менее суров, чем климат острова.
– Ты не помнишь меня? – спросил Джим, улыбнувшись.
Она не удостоила его даже взглядом.
Входя в дом, Джим обернулся:
– Увидимся позже, Калеб.
Дверь за ним закрылась. В холле было зябко и темно, но сверху, с лестничной площадки, падал свет: четкая, будто проведенная карандашом, светлая линия пересекала пол.
Джим поставил чемодан и осмотрелся.
Кое-что изменилось. Мебель, незатейливая и провинциально-старомодная, сохранилась с прежних времен, но ее переставили – это вряд ли понравилось бы его матери. Были и новые вещицы: вероятно, миссис Биддалф привезла их с собой.
Наверху раздались шаги. Джим поднял глаза.
На лестничной площадке стояла Дейдра Биддалф; облокотившись на перила, она всматривалась в гостя, будто не узнавая. Возможно, она на самом деле растерялась, но скорее всего кокетничала: вряд ли еще кто-нибудь мог приехать – на Унгу редко заглядывали туристы.
Спустя несколько мгновений она заспешила вниз и подала ему руку с чувством, выходящим за рамки обычной вежливости.
– Мистер Даусон – как чудесно! Я и подумать не могла, что вы приедете так скоро!
Джим бережно сжал протянутую руку. Дейдра была даже красивей, чем ему помнилось. В воспоминаниях она представлялась ему хрупкой и слабой – подобной тепличному растению, изысканному, но нуждающемуся в особом уходе и, уж конечно, в климате более мягком, чем здесь, на Гебридах. Но теперь, глядя на нее, он понял, что ошибался. Конечно, миссис Биддалф никогда не станет столь же крепкой и суровой, как местные жители, но что-то в ней изменилось со времени их первой встречи. Да, лицо ее было слишком бледным, глаза – слишком бездонными, но вместе с тем в ней появилась внутренняя сила. И, пожалуй, причиной этого был не только местный климат, закаливший ее.
С внезапной болью Джим понял, что она вполне освоилась здесь и чувствует себя хозяйкой.
– Меня заинтересовали, – смущенно начал он, – ваши планы насчет дома. То есть насчет кое-каких переделок. Я рад, что вы обратились с этим именно в нашу фирму.
Миссис Биддалф обернулась к Вэлде:
– Будь добра, приготовь комнату для мистера Даусона.
С видимой неохотой та удалилась. В ее возрасте любят быть в курсе происходящего. Даже несколько случайно услышанных фраз заняли бы ее мысли на несколько дней. На острове так мало развлечений.
Рука миссис Биддалф легла на плечо Джима:
– Пойдемте, я покажу вам, что уже успела сделать.
Джим запрокинул голову, упиваясь знакомой атмосферой. Когда-то они устраивали здесь вечеринки: на острове было много детей. Или ему просто так казалось? Нет, все же нет: множество людей с тех пор уехало с острова, чтобы никогда не вернуться. Немногие могли выдержать суровость здешней жизни – остальных манили другие берега. И люди поддавались искушению. Так же, как поддался и он сам.
В просторном зале сейчас царила тишина. Мебели поубавилось: миссис Биддалф явно предпочитала простоту и строгость обстановки. Он вынужден был признать безупречность ее вкуса. Комната выглядела, пожалуй, пустоватой, но уютной.
Они неторопливо пересекли гостиную. Серебряное распятие на дальней стене отбрасывало светлые блики.
– Мне бы хотелось, – говорила миссис Биддалф, – сломать эту стену, чтобы получилась одна просторная комната – что-то вроде бальной залы.
Мысль об изысканно одетых парах, кружащихся в вальсе, позабавила Джима. Откуда им взяться? Если жители острова и позволяют себе иногда поразвлечься, то предпочитают делать это на свежем воздухе, чтобы вволю поплясать на травке под звуки духового оркестра. Но, пожалуй, если убрать стену, комната только выиграет – с этим трудно было не согласиться.