— Да… — отец протянул и перешёл к делу: — Ты едешь в крепость.
— А вы разве нет?
— Я должен остаться и почтить усопших, ты же – езжай; и прикажи рекрутеру, чтобы выслали мне навстречу отряд для сопровождения. Вечером свидимся.
Мужчина пошёл назад к лагерю.
— Отправьте Парселию, отче! — сорвался на крик живописец. — Я ведь не знаю, что и кому!..
Сердце Ричарда забилось, как бешеное, и с каждым шагом отдалявшегося отца обещало взорваться.
- - - - -
Степь была залита светом бескрайнего неба. Добряк переставлял копыта по пыльной дороге, между которой шумели равнины, кишащие насекомыми.
На горизонте, не так далеко, возвышались над местностью три гиганта – прямоугольные башни смотрителей. Та, что была выстроена посередине, уступала высотой двум другим, достигавшим эфира. Позолоченные строения оканчивались стеклянными куполами, походившими на пирамиды. Их причудливая поверхность сияла в малиновой руфиссе, приятно ослепляя.
Ричард ехал неспешно, раздумывал. Говорил сам с собой. Несмотря на всю его взволнованность, предвкушение нравов отцовского ордена внезапно подарило улыбку. «Интересно, увидят ли они во мне что-то знакомое? Как воспримут?» И юноша вознамерился проверить смекалку смотрителей, решив поначалу не раскрывать своего родства с их предводителем. К Зенице он был уже близок.
Подъезжая, Ричард увидел, что крепостные стены сложены из массивных брёвен, а на длинных галереях стоят караульные. Дорога, по которой он вёл жеребца, оканчивалась укреплёнными металлом воротами, довольно высокими. Ничего лишнего – всё гладко и строго. На всадника, сверху, обратил внимание один из смотрителей. Он облокотился на бруствер галереи и выгнулся в его сторону.
— Спокойствия светлой степи! — поприветствовал караульного Ричард, остановившись возле ворот.
— Спокойствия, милсдарь.
И тишина.
— Чем обязаны? — спросил, нетерпеливо, привратник.
— Я желаю вступить в ряды вашего войска, — волеизъявил живописец.
Привратник фыркнул и посмотрел на караульного рядом.
— А я вот желаю, — сказал он надменно, — желаю я, в таком случае, рекомендательное письмо.
— У меня его нет. Но есть один человек, он поручится…
— Слушай, малый, — перебил караульный, — ты сам откуда? Иди себе с миром, покуда живой. Здесь небезопасно. И смотри, кабы гнедого красавца степняки не забрали. Они, знаешь ли, не церемонятся.
— Я не боюсь их, — наращивал тон живописец, подражая привратнику, смотревшему свысока. — У меня – револьвер.
Караульные переглянулись и, через несколько мгновений, конфисковали оружие до выяснения обстоятельств. Однако в крепость его всё же пустили.
После осмотра и нескольких необязательных грубостей, юноше было велено подняться на верхний этаж одной из башен. На каждом этаже, как ему объяснили, расквартирована сотня, а на последнем расположен корпус новобранцев. Туда его и определят, если «сгодится».
За воротами, над головой, подымался арочный свод, являвшийся основанием средней башни. Внизу же, по бокам от него, располагалось множество дверей. Далее, за тенью, виднелся широкий плацдарм, а за ним находились продолговатые стойла конюшен, к которым, за монету, отвели Добряка. Ричарду оставалось добраться до нужного корпуса. Он открыл тяжёлую половину двери и вошёл в тёмное помещение; стал подниматься вверх по ступеням, нервничая донельзя.
«Чёрт. Револьвер-то забрали! — спохватился юнец. — И чем теперь хвастаться?»
Откуда-то послышался взвинченный смех. Юноша дрогнул. Казалось, что хохотавшие мужчины были, в основном, в возрасте, и Ричард вознадеялся, что раскаты буйного смеха принадлежат старшим офицерам. А что, если среди новобранцев – громилы да нарванные старики на манер его деда? Хуже всего, если они в большинстве, и держат в неуставном подчинении всех, кто помоложе и послабее… Отец подоспеет сюда только к вечеру, если не к следующему утру, а до того времени – ты сам за себя, — говорил Ричарду внутренний голос.
«Благой Экион! Не покидай…»
На лестничной площадке юноша врезался в кого-то худого и сморщенного, на чьей шее сверкали весомые знаки. Испугавшись генеральских петлиц, он растерянно глянул в глаза пожилому военному.
— Новобранцы… — виновато заговорил юноша. — Где их найти?
Человек в форме закатил глаза и промолвил:
— В самый верх поднимайтесь. — Затем пошёл дальше.
«Точно, наверх».
Через несколько минут блуждания, на последнем этаже наконец-то обнаружилась широкая дверь, явно ведущая туда, куда нужно. За дверью слышался отдалённый гвалт дружной компании. Тусклый коридор как будто бы сдавливал ту сущность Ричарда, которая в народе звалась душой или духом. Но его рассудок, в последний момент, изо всех сил попытался воспротивиться страху, чтобы не ударить в грязь во время знакомства.
«В конце концов, мы все равны. Мы – новобранцы. В конце концов, я – сын главы ордена, пусть и об этом, пока что, не знают. Может быть я и взволнован, но они все здесь подчинены моему отче. Я – выше их. Я – Ричард Фэстхорс, сын любимца монарха». И произнеся это, юноша почувствовал, как ему полегчало. Он раскрыл дверь нараспашку и вошёл внутрь. Свет, на мгновение, заставил прищуриться.
Зал оказался большим и вместительным, но всего несколько кроватей были заняты веселящейся сворой в дальнем углу. На Ричарда сразу обратили внимание. Живописец тут же притворился, что присматривается к койкам; стал оценочно прохаживаться между ними, выбирая постель. Да ведь она вся одинаковая…
Главным признаком неуверенности стало нежелание представиться первым, из-за чего будущие сослуживцы повели себя более развязно, чем следовало.
— Гляди-ка, ещё один подоспел! — еле сдерживая очередной порыв смеха сказал здоровяк, подходя к живописцу. За ним потянулась небольшая орава. — Какими судьбами?
Ричард присел и вздохнул.
— А что, война спрашивает? Погода сама ведь приводит под крышу.
Лицо безбородого здоровяка лишилось улыбки.
— Война ещё не началась.
— Она не кончалась, — сказал некто сзади.
— В этом краю и не кончится, — завершил мысль кто-то другой.
«Ну вот и славно», — промолчал Ричард.
— Что ты хмурый такой? — Здоровяк предпринял попытку вернуть прежнее веселье и сел напротив пришедшего. — Появляешься здесь, словно туча, настроение портишь. А меж тем, сюртучок твой заметный. Небось дорогой!
Ричард вдруг вспомнил, как подшучивал над кителем Ластока, когда они выезжали с Бульваров Усадеб, и подумал, что ему теперь – поделом.
— Решительно не понимаю людей, способных хандрить в таких царских тряпках. Здесь же на ящик вина с глоткой бляди в придачу, ей-богу, взгляни… — Здоровяк разошёлся, новобранцы глазели толпой на сюртук, находя в нём великую ценность, а Ричард спокойно осматривал зал.
Несмотря на шероховатости стен, в нём было уютно находиться. Интерьер светлых оттенков невольно радовал глаза. На стенах висели красивейшие стяги серой материи, изображавшие златом жеребца-идола – предвестника праведной ярости. Между ними, через стяг, также висели полотна с символикой, значения которой юноша пока что не знал. На этих, как будто бы кровью прошитых полотнах, вырисовывался череп некого зверя, причём один из его рогов был отсечён, превращённый в обрубок. Позже ему объяснили, что это – эмблема янтарного полка, напоминающая об изувеченном вожде супостатов. И кто ж ему рог-то отсёк? Спросит этим вечером Ричард. И сам же ответит; явно не ты, красноносая пьянь. Должно быть, отец мой, или кто-то из его приближённых…
— Короче, я вижу, ты не батрачишь, а я уж найду, куда деть твои деньги. Вы, столичные торгаши, а с ними – их дети, вечно расходуете состояния на разную чушь, — дурачился мужчина, не унимаясь. Юноша опомнился.
— Знаешь что? Я тебе не торгаш. Затяни-ка свой пояс.
Глаза здоровяка округлились, а на лицах других заиграли ухмылки. Звучали смешки.
— Нет уж, пажик, — продолжил громила, вставая. — Я ведь сперва порешил, что ты мой виночерпий! Но теперь понимаю, что придётся тебе поучиться серьёзным наукам… — Он закатал рукава и новобранцы откликнулись: «О-о-о!»
— Что за шум?! — гаркнул голос с балкона в решающий миг. Это, видимо, рекрутер, отвечающий за корпус. Ричард посмотрел на него как на спасителя, в то время как досаждавший наглец отступил. — Вы здесь по какому вопросу? — осведомился офицер, найдя взглядом юношу.