Так он и лежал под завалами вышки, боясь шевельнуться. Немогущий уже ни стрелять, ни следить за ходом битвы. Но был вроде как цел.
Вверху, зацепившись за оборванную лестницу, висел его счастливый аксельбант. Только сейчас адъютант заметил, что одет в парадный мундир. Надо же! Новость об орде произвела такое впечатление, что он забыл переодеться в полевую форму. А счастливым аксельбант он считал потому, что Милайя разлила на него свои духи. «Бледноликая ты моя невесточка!» — улыбнулся Ласток. Когда они прощались в Осином Гнезде, Мила рассказала, что украла у отца духи особенной настойки, и помазанные ими шнурки аксельбанта теперь будут сулить ему удачу. «И где бы злостный рок тебя не встретил, куда бы ты не встрял, недоброе не тронет тебя, милый». Ласток как-то позабыл о сказанном, не придав значения девичьей причуде. Но сейчас, лёжа под обломками живым и невредимым, слова любимой вспомнились. «Видно, были правдой». Аксельбант сорвался со ступеньки и упал ему на борт, принеся с собою мятный аромат.
Оставалось осторожно выбраться из-под обрушенной вышки. Но как бы это сделать, когда малейшее неверное движение может завалить всю эту груду? Ласток осмотрелся, сквозь обломки увидел Рокотка, вовремя сорвавшегося с привязи, и начал выбираться. Медленно, ползком. Слушая сражение вдали.
— Чистокровник! — крикнул Ричард Фэстхорс, прячась за погибшим Добряком. — Помоги сразить мне чистокровника! — молил он степняка.
Левой дланью Риттс сжимал свой нож, правой – держал саблю, и всякий, кто приближался к парню близко, тут же погибал. В диком, завораживавшем танце, рубил он наступавших на него, превратившись в мокрого от крови воина возмездия.
— Я сразил уже шестого! — Риттс кричал, смеясь. — Все рога сражённых мной – твои.
— Да я тоже нескольких задел, но рога мне нужно отсечь самостоятельно!
Лязг, пальба орудий, груды изуродованных трупов… Всё это мешало мыслить трезво. Запах испражнившихся пред смертью превращался в нестерпимый смрад.
— Привлеки собой внимание! — подал идею Риттс. — Вместе-ка давай кого завалим…
Ричард, шатаясь, поднялся. Взвёл курок и посмотрел назад. Не успел он вдохнуть свежего воздуха, принесённого очередным порывом ветра, как человек-олень ударил его в грудь: неистово вонзил рога под рёбра. Юноша не сразу понял, что произошло. Раненные внутренности чмокнули. Чистокровник опрокинул и приковал его к земле.
Недолго длилось торжество врага. Риттс, подобно дикому коту, запрыгнул ему на спину. Он заломал отродью лапы, свёл их сзади вместе, пытаясь удержаться на сопротивлявшемся, и скрепил его мохнатые ладони остриём ножа. Чистокровник взвыл от боли. Ричард, истекая кровью, поднял револьвер вверх. Направил дуло к морде истязателя и спустил курок. Прогремел со вспышкой меткий выстрел. Пуля отсекла чистокровнику рог и юноша словил повертевшийся в воздухе трофей левой рукой. Зелёные глазищи супостата заблестели яростью. Могучий зверь вывернул голову назад и ранил Риттса в лицо дымившимся обрубком. Отбросил степняка. Возвысился над ним и попытался забить парня копытами, неспособный пустить в ход кулаки по вине застрявшей в кистях стали. Ричард прострелил отродью ноги – выше револьвер поднять не было сил. Огромная бурая туша подкосилась и рухнула прямо на него. Придавила тяжестью.
«Я добыл ей рог, — успел подумать юноша. — Не ценой ли жизни?..
Больше он не думал ни о чём.
Ливень размывал обагрённое поле сражения, выматывая даже сильнейших из храбрецов по обе стороны фронта. В боевой суматохе то и дело вспыхивал выстрел винтовки, но чаще в ход шли штыки, топоры или копья. Не бывало у народа Асканры боя более яростного, более страшного, и от того неимоверно пьянящего. Всё ещё державшиеся на ногах, не просто солдаты, но истинно воины, рядовые и офицеры уже не заботились ни о победе, ни о поражении; но каждый из них ощутил было счастье, ибо переступил порог людских страхов и действовал вне скованных умозрений: за гранью возможного.
Дрогнула степь под копытами мчавшихся в бой лошадей, и во ртах пересохло, хотя и множество голосов прокричало в тот пасмурный день клич победы.
«За генерала! «За Царство Копий!» «Благой Экион!..»
Отбив натиск и погнавшись за отступившими, смотрители увидели вождя звериного племени, ведомого на арканах генеральскими всадниками.
Буря и доблесть на приграничье. Акт одиннадцатый
У вышек светлело: дым уходил вместе с тучами беглой орды.
«Много вас здесь, право много, — бормотал полевой врач, переступая через убитых людей и зверей. — Есть кто живой? Ну разнесло… Так. Ну а ты? Нет. Так и быть, ищем».
Ричард решил, что это гробовая доска упирается ему в тело, передавливая всё нутро и не давая дышать. Наверное, его прикопали вперемешку с простолюдинами, не удосужившись провести опознание и выделить гроб попросторней. Проклятье... Так вот каково это – умереть оборванцем?
Оборванцем он не был, и мёртвым пока что не слыл, а понял об этом, когда труп супостата был стащен с него окровавленным другом. Риттс поколыхался пред ним на ветру и свалился с ног рядом. Но Ричард не верил, что парень испустил дух. Степняк просто очень устал…
Тело Ричарду казалось совсем онемелым, и он убедился, что встать сам не сможет. Меж тем, захотелось подышать. Так он и сделал: вдохнул что есть мочи и… сразу же пожалел.
Свирепая боль ворвалась вместе с воздухом в лёгкие и отобрала надежду на мир и покой. Ричард скривился, почувствовал на глазах свежевыступившие слёзы и повернул голову в лево. Его рука тонула в бордовой луже крови, сжимая какую-то палку. «Ах верно! Рог!»
Он повернул взгляд направо и обнаружил возле себя нескольких павших, один из которых таращился на него с застывшим в глазах сумасшествием. «Мать!» Ричард увёл взгляд, стал глядеть в небо.
Онемение спадало. Юноша вынужден был вдохнуть второй раз, чтобы выжить, и вновь свежий воздух ударил в него острой болью, терпеть которую никак не хотелось, но приходилось. Однако, наряду с болью, в юнце пробуждалась и дикая ярость, доселе знакомая разве что его предкам, но не ему самому.
«Рог… Дамская прихоть… — Ричард снова глянул на обрубок, зажатый в кулаке, и заорал как израненный лев; от злости, от боли. Затем, с большим усилием, поднял руку к серому небу и отбросил рог так далеко от себя, чтобы отыскать его уже было нельзя. Он ударил опустевшим кулаком по взмокшей земле и вновь крикнул, но теперь с хрипотой. — Не нужен мне твой чёртов рог, не нужен, не нужен!.. И ты не нужна. — Ричард закашлялся, дыхание сбилось, а между тем, ему предстояло сделать не мало болезненных вдохов, чтобы выбороть организму ещё хоть пару минут. — На что я, воистину, шёл?!. — кашляя, скручиваясь и страдая, он то поворачивался к широко открытым глазам мертвеца, то обращался к беспристрастному небу, то поглядывал на степняка, лежавшего лицом вниз. — На риск ради пакостной девки…
Ричард не знал, умирает ли он, но его ненависть, кованная страданием, закрывала душу и рассудок от опасений загробного мира. Словно надевши на голое тело кольчугу, сплетённую из рыболовных крючков, до жути болючих, он ненавидел их всех; неотёсанного Риттса, Вальта, привратника, Ластока, Франса… и, конечно, отца. За то, что родитель втянул его в этот кромешный сыр-бор. Но пуще других, он ненавидел Парселию. За её красоту. За её недоступность. За то унижение, которому он подверг себя перед ней в крепости. Ради чего? Что в ней такого, чего нет в других?
«Рог она захотела… Чистокровника ей подавай!» — Юноша краем сознания переживал, что истечёт кровью, однако не унимался, продолжая ворочаться и хрипеть. «А всё так хорошо начиналось!» — гневное разглагольствование пришлось перевести в область мыслей, потому что голос начинал отказывать. «Будет вам рог, госпожа. И, увы, не один. Дайте мне только оправиться, заглушить боль… Только лишь… ох…» — Ричард опустил веки и позволил себе обессилеть, напоследок раздражаясь жгучими слезами.
Теперь он думал о многом, и ничего из того, что составляло его личность, не осталось в нём прежним.