Гуляя языком по полости рта, очищая дробильню от застрявших кусочков, мужчина вновь поймал себя на мысли, отвлечённой от здоровой праздности, которой он желал предаться. Перед каменной площадкой со столом, где его семейство принималось за сладкое, высился и ширился задний фасад дома, всё время обеда им наблюдавшийся, так как сидел он прямо напротив. Кордис вдруг осознал, что слишком уж редко ему приходилось рассматривать детали родного фасада. С чашечкой тёплого кофе в руке, он созерцал их в молчании.
Дом, где проживала семья уже лет так пятнадцать, мог быть честно назван если не дворцом, то особняком. Облёкшийся в зернистую кожу гранитного камня, фасад изобиловал красками сливковой и кофейной. В смешанной массе последних заметно искрились вкрапления алого цвета, разлетавшиеся кое-где по стенам бурными всплесками. И совсем в меньшинстве, в гуще перечисленных, местами, редели чёрные зёрна. В таком же разновидном облачении оба крыла дома закруглялись парой эркеров с арочными окнами. Эти полукруглые стенные выступы шли в плоть до четвёртого яруса, где превращались в открытые балконы под навершием крыши. А между крыльями дома, во входной лоджии, располагалось пожалуй самое броское из внешних украшений данного имения — небольшая колоннада. Четыре восьмигранные колонны, не выше двух саженей, были, однако, интересно отделаны, и потому — примечательны. На значительных размеров базах и капителях каждой стоящей горельеф изображал тёмно-красные шары, как бы выраставшие, подобно плодам, из цветочных сердцевин. Шары из камня исполняли роль гранатин. Выше колонн растянулся карниз, орнаментированный листьями ипомеи, похожими на символы сердец, а ещё повыше, минуя остеклённую стену этажа, подводили черту змеи, той самой ограды, на поручне которой Вергиен видел Челсию.
Змей, именовавшийся противоядным, был не только олицетворением современной государственности, с заботой обвившей древо страны. Для многих, это существо, редко называвшееся животным в силу своей значимости, являлось, ни больше ни меньше, персонификацией духовной чистоты. В этом же защитнике сдержанных, страже и покровителе не падких к страстям, многие люди находили освободителя, вызволившего их народ из удушающих объятий змея тысячи чувств. Внешние признаки, отличавшие одно священное пресмыкающееся от другого, были просты: издревле правивший царством копий, в лице культистов пятого светила, и недавно низвергнутый волей экзосоциума, змей тысячи чувств, изображался с красными глазами и зелёной чешуёй. Змей же противоядный, занявший теперь его место и почтенно украсивший ограду террасы, узнаваем был по синим глазам и чешуйкам белого цвета. Что до внутреннего образа двух этих змеев, то у обоих он был чересчур замысловат для размышлений за дневным кофепитием, поэтому Кордис и не стал углубляться в этом направлении. На том, в очередной раз подчеркнул для себя, что все убийства, совершённые им во время восстания против культистов, являлись вынужденной необходимостью, задействованной во имя спасения давившегося пороком государства.
Смотря перед собой и охватывая взглядом весь фасад дома, Кордис не мог не обратить внимание на сидящего возле окон Энджуара Олдстена, одиноко читающего и иногда поглядывающего на него тёмными очками. Энджуар находился здесь для наблюдения за подозрительными гостями и сопровождения Сии Фэстхорс в дни её отлучений. Хоть Энджи и гордился всего одним глазом, Кордис ему доверял, но с учётом приезда намеревался отослать друга на отдых. Обложенный старинными уставами, бывший городовой заповедника высоких теней вновь кинул взгляд на него, и мужчина, сидевший с семьёй за столом, подозвал его к себе жестом. Тут же Энджуар хлопнул книгой в руке, не глядя закрыв её и отложив на скамейку. Позабыв о двух других уставах, лежащих открытыми на его коленях, он встал, и книги с шелестом страниц полетели на землю. Тут он пробормотал ругательство, нагнулся, не сгибая ног, и подобрал их, высматривая, не погнулись ли уголки. Барсонт рассмеялся, но быстро затих.
— Капитан, — приветствовал Кордиса Энджуар, подойдя к столу. — Доброго расположения, — просил он у семьи, когда кланялся. — Чем старый офицер может услужить вам?
— Побереги уставы, сынок. В них живёт мудрость наших предков, лучших из них, — говорил ему Барсонт, всегда заводившийся, когда дело касалось чего-то подобного. Энджи чуть заметно кивнул, а Кордис отважился на замечание, в адрес отца.
— Отче, пожалуйста, ешьте. И не встревайте.
— Так я и ем! — отвечал он ему с раздражённым лицом, забирая из корзинки последний эклер.
— Уж если Одвик и Ричард сейчас подойдут к нам сюда, и присядут, почему бы и вам не присесть? — спросил Кордис, одновременно пригласив офицера за стол.
Энджуар, стоявший в форменном чёрном фраке с зелёной подкладкой, заметно изменился в лице. Меньше всего хотелось ему портить своим видом настроение девочки и её матери, и так не особо жаловавшим его нахождение в этом имении. Что страшне́е — повязка, носимая им под очками на месте пустовавшей глазницы, была не при нём. Она натирала, и этим утром он решил не надевать. Вот сядет он сейчас, согнётся над треклятой тарелкой, и всем господам из-под маленьких линз откроется бездна, в которую лучше никогда не заглядывать... Он помолчал, собрался и ответил:
— Мой друг, пожалейте супругу, — с улыбкой, ужасной и мёртвой в своём выражении. На большее его не хватило. Энджи разнервничался. Неловкая тишина разразилась как буря в голове офицера, но длилась мгновение.
— Зачем мне жалеть? Я же приехал! — выдохнул Кордис и засмеялся заражающим смехом. Публика, конечно, сдержалась. — Я не хочу слышать! Сейчас же присаживайтесь и наслаждайтесь нашей компанией. Кто-кто, а вы заслужили.
— Правда, любезный. Мы многим обязаны, и совершенно рады вам, — молвила Сия с соблазняющей интонацией; с такой, какой нельзя было перечить.
— Благодарю. — Энджуар присел к ним.
Пищи на столе оставалось немного, и Энджи не мог разделить её с Ричардом, которого всё не было, по сему он уставил свой взгляд на непрозрачный кувшин, скорее всего с соком. От места, где находился Энджуар, сосуд стоял далековато. Офицер безрассудно поддался вперёд, дотянувшись к нему только кончиками пальцев, без успеха поспешившими нащупывать ручку. Скромно доедавшая кусочек пирога, Оленн отложила приборы и взялась за кувшин, намереваясь помочь. Но на месте глазурованного фарфора её ладонь почувствовала руку офицера, как раз обхватившую этот сосуд. От неожиданности девушка глянула мужчине в лицо, и потому, что голова его оказалась несколько ниже её, так как он согнулся, дотягиваясь, верхнее окружие пепельного мрака блеснуло перед ней. Оленн успела вдохнуть ужас, не издав ни звука, и овладев кувшином, другой, левой рукой, переставила его поближе к офицеру.
— Выручаете, спасибо, — говорил ей Энджуар, теперь уже с улыбкой бодрой.
Когда кухарка потянулась в право с кувшином в руке, сидевший рядом Барсонт услышал её. Тонкий аромат девицы теснился в ней с тяжёлым и неуместным запахом добротной выпечки, но старик таки сумел его выловить, раздразнённый ещё и дыханием юной служанки, и её миловидным лицом, и забавным нарядом; голубым чепчиком, фартуком и декоративным, белоснежным воротником, закреплённым под шеей брошкой из золота. Всё это разлилось подле Барсонта как внезапный ливень в сухой и жаркий день, а сам он встал на место человека, измождённого длительной засухой и жаждой. «Этот Вергиен... — с упрёком вспоминал о нём старик. — Вергиен, и его разыгравшаяся похоть, умело выдаваемая за любовь». Если бы не их смехотворные сношения, продолжал старик, которым покровительствуют славные детишки, как он называл свою невестку и сына, эта дарительница тайной благодати объездила бы многие долины и леса его угодий. К счастью Одвиктиана, таким небезобидным прогулкам бывать не суждено. При первых же намёках на предъявы к расположению Оленн, Кордис выставит отца, просто воспользовавшись подошедшим поводом, Барсонт это знал. А закат в одиночестве не был в его планах. Но желание добавилось.