чтобы фантазировать за наших пациентов — и иногда с благодарностью вспоминаем наших прежних пациентов!
Хотя на втором году анализа я усвоила важный урок о примитивных фантазиях, который преподал мне прыжок Карен, в то время я еще не могла «услышать», что выражает ее измученная кожа, не могла даже догадаться о ребенке внутри нее, ищущем любви-слияния, и в то же время переполненном взрывной яростью, которая, несомненно, вносила свой вклад в приступы экземы. Вопрос о том, что ее вызывает, продолжал занимать меня, но я не находила удовлетворительного теоретического объяснения, до тех пор пока несколько лет спустя ко мне не обратилась еще одна пациентка — лесбиянка, тоже страдавшая от экземы. Сейчас я бы сказала, что первый эротический контакт с женщиной пробудил у Карен чувства, слишком неистовые и противоречивые, чтобы их можно было переработать психически, и ее тело должно было найти в ответ подходящее физиологическое выражение. Анализ Карен помог мне позже понять и переработать фантазию об архаичных родительских отношениях, содержащихся в материнской «груди». Мои психосоматические исследования еще более помогли мне проработать с аналитической точки зрения многие из моих наблюдений (см. главу 7). Я достигла озарения о том, как разум, лишенный сознательного знания, что происходит с инстинктивным и нагруженном аффектом телом, может подвергнуть тело соматическим взрывам.
Анализ Карен также принес мое первое озарение о глубинном смысле гомосексуальных желаний и конфликтов, который стал результатом моего ошибочного предположения, что сестра-близнец Карен тоже должна быть гомосексуальной. Когда Карен сетовала на потерю своих любовниц и говорила о растущем убеждении, что она никогда не найдет l’ame-soeur, родственную душу, к которой страстно стремится, я думала, что она ищет своего близнеца. Хотя в какой-то мере и было верно то, что она надеялась найти идеализированный и в чем-то зеркальный собственный образ, это не было ролью, отведенной во внутреннем мире Карен ее близнецу. Однажды я привлекла ее внимание к факту, что она едва упоминает о Кати. Тогда она сообщила, что сестра замужем, счастлива, у нее двое маленьких детей, а затем стала рассказывать, как она любит эту маленькую семью. Кати во внутреннем мире сестры представляла собой, коротко говоря, образ «законченной» и счастливой женщины; мысли Карен о семье Кати и о счастливых минутах, которые она проводила в ней, были, по сути, оазисом в пустыне ее страдания и одиночества. Тщетно ждала я появления признаков амбивалентности, ненависти и деструктивной зависти. Чрезвычайная идеализация всех женщин в ее жизни и ее бессознательная противоположность никак не прилагались к Кати. Однажды, когда я слушала, как страстно и искренне Карен выражает свою любовь к сестре и ее семье, я неожиданно поняла, что женская жизнь и само существо Кати воспринимаются Карен, как ее собственная сексуальность и женственность. Я сделала заметку о том, что «у них на двоих всего один пол». Фактически Карен интегрировала в психический образ сестры все собственные задушенные женские устремления. Потому-то она и стремилась защитить свое сокровище от нападений или растраты, заперев его в безопасном месте. Понимание, что можно, так сказать, отдать в заклад свою сексуальность, отказавшись на неопределенное время от любой попытки использовать ее даже в воображении, помогло мне составить концепцию бессознательных нарциссических вложений в другого, которые человек может сделать в своей фантазии, для того, чтобы не потерялись драгоценные, пусть и недоступные аспекты его самого.
Хотя, благодаря анализу Карен, я могла использовать это озарение для понимания того, что безумные путешествия и бесконечный поиск совершенного партнера у одного моего гомосексуального пациента являются фантазийной попыткой найти свой собственный пенис и тем самым исцелить сильно поврежденный образ своей собственной мужественности, все-таки моя работа с Карен пришла, казалось, к состоянию стагнации. Маленькое продвижение было, когда мы смогли исследовать фантазию, что Кати одна воплощает любящие и любимые аспекты их матери. Этот шаг привел к реконструкции детского убеждения Карен, что она не была в безопасности у матери на руках, а вот сестра — была. Исследование моего собственного воображения, при котором мной руководили симптомы Карен, вызвало следующее предположение. Ее кожные проблемы, ее переживания потери ориентации на улице и другие симптомы озарили мне тот нечеткий и поистине архаичный образ тела как целого, который был у Карен. Ее внутреннее Я искало, кажется, не только свою сексуальность, но и границы телесной самости.