Фрагмент аналитической работы с Карен и ее продолжение в виде публикации теоретической работы иллюстрируют различные уровни психической работы, происходящей в аналитике. Сочетая в себе желание понять и аффективные реакции, используя до предела оба внутренних театра, аналитика и анализируемого, постоянная деятельность по психической переработке развивается в бессознательном обоих партнеров в аналитические отношения, так что фантазии, метафоры, знаки, означающие, символы и конфликты анализируемого в конце концов становятся частью внутреннего мира аналитика.
К этому взаимообмену присоединяются сознательные усилия сделать возможным сообщение всего, что аналитик понял о психической реальности пациента. Эти озарения и их последующая интерпретация приходят непредсказуемо. Мы осознаем многие стороны внутренних театров наших пациентов задолго до того, как становимся в состоянии высказать свои озарения в форме интерпретации. Однако эта молчаливая переработка всегда идет. Интерпретация, которую она, в конце концов, порождает, иногда к удивлению и аналитика и анализируемого, часто может иметь далеко идущее воздействие. Аналитик, таким образом, отдает пациенту обратно репрезентации, аффекты и фантазии, которые заняли много недель аналитической коммуникации, но они возвращаются в новой форме, с новым смыслом, который несет в себе потенциал творчества, а не разрушения.
Застой, дающий толчок активности теоретической работы, имеет много различных источников, из которых я упомянула лишь немногие. Следующий аспект, заслуживающий внимания — воздействие на аналитика суровости аналитического протокола, наначение которой — защитить пациента от заполнения проблемами аналитика. Эта тщательно соблюдаемая нейтральность создает определенное количество накапливающегося напряжения влечений по отношению к психоаналитической работе у обоих партнеров. В то время как у пациента есть право вовсю выражать во время сессии это напряжение, аналитик может это делать только в форме интерпретационной активности. Напряжение, которое не нашло выражение этим путем, должно быть выражено вне аналитических отношений. Если пациента просят «говорить все и не делать ничего», то аналитик не может ни «делать все», ни «говорить все», что приходит ему в голову.
Эта форма ограничения, подразумевающаяся в практике анализа, сочетается с дополнительной фрустрацией, а именно, с неудовлетворенным желанием знать больше, заглянуть глубже в тайный театр каждого анализируемого; это желание тоже может привести аналитиков к теоретическим размышлениям. В каждом анализе открытия ведут к новым тайнам, которые навсегда останутся вне досягаемости от аналитика. Вопреки нашему жадному желанию открывать, понимать и сообщать, что же мы поняли, мы всегда остаемся в неведении не только о том, что все еще не высказано, но и о многом из того, что на самом деле происходит при психических изменениях, вызванных психоаналитическим приключением. Анализируемые все время подталкивают аналитика покинуть эту сдерживающую позицию: гетеросексуальные, гомосексуальные, агрессивные и нар-циссические провокации предлагаются постоянно, и задача аналитика — вмещать их и перерабатывать как можно глубже, с точки зрения их бессознательного значения, так, чтобы аналитический процесс мог продолжаться. Любой другой ответ склонен останавливать дальнейший прогресс. Именно этот продолжающийся умственный труд психической переработки у обоих, аналитика и анализируемого, это потенциально бесконечное исследование пространства, которое разделяет две индивидуальных психических реальности, два внутренних театра, равно сложных, равно неуловимых, придает аналитическому приключению его обновляющее измерение. Эти психические миры, возможно, непознаваемые в своей целостности никогда, продолжают быть источником творчества и в аналитике, и в анализируемом еще долгое время после того, как психоаналитическое партнерство подошло к концу. Надеюсь, что это обсуждение позволило раскрыть в процессах выработки и проработки что-то, что подскажет аналитикам новые теории, которые, в свою очередь, углубят их клинические озарения.
п
Фобийные, истерические и навязчивые симптомы создаются Я. Однако Я — не один, а несколько человек. Сложная структура, называемая Я, может прийти к попыткам самоисцеления, которые мы называем симптомами, только ценой значительных творческих усилий, в которых и отрицание, и тревога, и страдание — все играют свои роли. Эти шедевры внутреннего театра, созданные младенческим Я, располагающим примитивными психическими средствами, склонны обретать форму в подростковом возрасте и затем представляются взрослому Я в качестве неотвратимых фактов, которые жизнь навязывает внешней силой неизвестного происхождения. Роковые слова и страшные эпизоды, которые ребенок из прошлого интерпретировал (иногда правильно, а иногда ошибочно), словно пугающее предостережение исчезли из сознательной памяти взрослого, но при этом они забрали с собой фантазии, сновидения, желания и смешанные чувства волшебства и тайны, связанные с любовными чувствами и эротическим возбуждением у каждого ребенка. Цель любопытных психических компромиссов, к которым приходит маленький ребенок, двоякая: смириться с запретами взрослого мира, который стремится ограничить разнузданные выражения сексуальности и все-таки сохранить собственнические и инцестуозные цели детской любви. Взрослый, чей разум давно уже стер из сознательных воспоминаний эти знаменательные детские решения, теперь предъявляет высоко символичный сгущенный текст, вроде психической стенограммы, которую он приносит аналитику в форме симптома.