ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Тесей.
Тесей
Что б это значило? Загадочная речь!
Задумала меня на ложный след увлечь?
Ужель они меня обманывают оба?..
Но гаснет гнев во мне, и остывает злоба,
И жалость робкая свой голос подает.
Да!.. Все ли я узнал? И все ли взял в расчет?
Сомнения меня волнуют непривычно…
Энону надобно мне допросить вторично,
Узнать в подробностях, что совершилось тут.
Эй, стража!.. Пусть ко мне Энону приведут.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Тесей, Панопа.
Панопа
О царь! Не знаю, что задумала царица.
Но будь настороже: боюсь, беда случится —
В неописуемом отчаянье она.
Черты искажены, как смерть она бледна.
Энону прогнала. Та вне себя от горя
Погибель обрела в несытой бездне моря,
Быть может, поплатясь за некую вину.
Но тайна канула в морскую глубину.
Тесей
Что слышу?
Панопа
Эта смерть не принесла царице
Успокоения. Ее душа томится.
То прижимает вдруг она к груди своей,
Слезами исходя, малюток сыновей,
То в исступлении, с безмерною тоскою,
Отталкивает их дрожащею рукою.
Не ведает, куда свой направляет шаг.
В невидящих ее глазах — могильный мрак.
Три раза написать послание пыталась,
Но, лишь начав, рвала… О царь! Яви к ней жалость!
Иди к ней! Гибельный уж недалек исход!
Тесей
Энона умерла, и Федра смерти ждет.
Что думать должен я теперь об Ипполите?
Эй!.. Сына моего скорее позовите!
Пусть оправдается. Я выслушать готов.
Панопа и стража уходят.
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Тесей.
Тесей
О Посейдон! Молю, на мой откликнись зов!
Свое жестокое свершить благодеянье
Не торопись! Забудь о злом моем желанье!
Я легковерен был, спешил… И в страхе жду…
Не сам ли на себя накликал я беду?
ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Тесей, Терамен.
Тесей
А, Терамен! Но где мой сын? Ты, верно, прячешь
Питомца своего? Но что это, — ты плачешь?
Где сын?..
Терамен
Любовь к нему слышна в словах твоих.
Но слишком поздно, царь. Знай, — нет его в живых!
Тесей
О боги!..
Терамен
Пред тобой свидетель безутешный.
Погиб прекраснейший! Окончил жизнь безгрешный!
Погиб!.. Уже к нему объятья я простер.
Но суд небесный был безжалостен и скор…
Но где? Какой удар обрушили стихии?
Терамен
Лишь миновали мы ворота городские.
Он колесницею своею управлял.
И те немногие, кого с собой он взял,
Беря с него пример, безмолвствовали строго.
Была им избрана микенская дорога.
Он вожжи выпустил. Лихие скакуны,
Что были вскормлены, что были вспоены
Царевичем, его без слова понимали,—
Брели понурые, деля его печали.
Вдруг вопль чудовищный средь мрачной тишины
Раздался, — из морской возник он глубины.
И только этот вопль потряс морское лоно,—
Послышалось из недр земли подобье стона.
От страха в жилах кровь застыла у людей
И грива вздыбилась на шеях у коней.
А море между тем пузырилось, вскипая,
И вдруг на нем гора возникла водяная.
На берег ринувшись, разбился пенный вал,
И перед нами зверь невиданный предстал:
Зверь с мордою быка, лобастой и рогатой,
И с телом, чешуей покрытым желтоватой.
Неукротимый бык! Неистовый дракон!
Сверкая чешуей, свивался в кольца он
И берег огласил свирепым долгим ревом.
Воззрились небеса с презрением суровым,
Твердь вздрогнула, вокруг распространился смрад,
И, ужаснувшись, вновь отпрянула назад
Волна, что вынесла чудовище из моря.
С неодолимою опасностью не споря,
Ко храму ближнему все кинулись толпой.
Один лишь Ипполит, как истинный герой,
Остановил коней и твердою рукою
Метнул свое копье, да с силою такою,
Что не могла спасти дракона чешуя.
Из раны хлынула кровавая струя,
Зверь с воплем ярости, для слуха нестерпимым,
Пал под ноги коням, дохнув огнем и дымом.
Страх сверхъестественный тут обуял коней.
Они, не слушаясь ни слова, ни вожжей,
Рвались из упряжи. Царевич своевластно
Пытался их смирить, но все было напрасно,—
Лишь пена падала кровавая с удил
(Есть слух, что некий бог копьем их горячил).
И, удивляя всех галопом небывалым,
Помчались скакуны по рытвинам и скалам…
Держался Ипполит, но вдруг — сломалась ось!..
О, горе! О, зачем узреть мне довелось
Тот ужас, что теперь мне вечно будет сниться!
Разбилась вдребезги о камни колесница.
Запутался в вожжах несчастный Ипполит.
Упряжка мчится вдаль и за собой влачит
Возничего. Коней сдержать он хочет криком,
Они еще быстрей несутся в страхе диком,
И скоро юноша стал раною сплошной.
Наш вопль потряс холмы!.. И бег свой роковой
Смиряют скакуны, теряющие силы,
У храма древнего, где царские могилы.
Бегу, хотя нет сил, хотя дыханья нет…
За мною — свита. Нас ведет кровавый след:
Кровь пятна яркие оставила на скалах,
Колючие кусты — в соцветьях капель алых.
Бегу к нему, зову — и слышу слабый стон.
Открыв на миг глаза, мне руку подал он.
«Богами, — он шепнул, — наказан без вины я.
Друг, пусть в тебе найдет опору Арикия.
Когда опомнится разгневанный отец,
Когда с раскаяньем увидит наконец,
Что на меня возвел напрасно обвиненье,
То пусть, дабы мой дух нашел успокоенье,
Вернет он пленнице…» Смолк. С помертвелых губ
Слетел последний вздох: в моих руках был труп,
Труп, столь истерзанный, — ужасная картина! —
Что в нем и сам отец не распознал бы сына!