Не буду отрицать, что правило двадцати четырех часов слишком уплотняет действие пиесы. Конечно, смерть графа и нападение мавров вполне могли следовать друг за другом через короткий промежуток, ибо появление мавров явилось полнейшей неожиданностью, никак не связанной с остальными событиями. Но с поединком дона Санчо дело обстоит иначе. Король вполне мог выбрать для этого время более удобное, чем спустя два часа после бегства мавров. Родриго слишком утомился в ночной битве и вполне заслуживал два-три дня отдыха, не говоря уж о том, что он вряд ли вышел из кровопролитного боя без единой царапины. Об этом я, правда, умалчиваю, не желая мешать развязке.
То же правило двадцати четырех часов чрезмерно торопит Химену просить заступничества у короля во второй раз. Она просила его накануне вечером, и не было никакой необходимости приходить с подобной же просьбой на следующее утро, тем паче, что не было резонных оснований полагать, будто король не сдержит своего слова. В романе было бы позволено потерпеть с повторной просьбой минимум семь-восемь дней. Но двадцать четыре часа не позволили этого в пиесе. Очевидное неудобство правил!
Перейдем теперь к правилу места, доставившему мне не меньше неудобств. Пришлось выбрать Севилью, хотя дон Фернандо никогда не был ее властителем. Я был вынужден пойти на эту подтасовку, дабы придать хоть сколько-нибудь правдоподобия высадке мавров, войско которых никак не могло подойти с такой скоростью по суше. Только по воде. Этим я менее всего хочу доказать, будто морской прилив мог донести мавританские суда до городских стен Севильи; но поскольку путь по нашей Сене от моря до Парижа еще длиннее пути по Гвадалкивиру до севильских стен, то это рассуждение может показаться правдоподобным для тех, кто сам не бывал на месте нашего действия.
Неожиданное появление мавров лишено того недостатка, который я сам однажды отметил в другом месте. Они появляются сами по себе, не будучи ни прямо, ни косвенно вызванными в пиесу кем-либо из персонажей в первом действии. Их появление лучше мотивировано в «неправильной» пиесе испанского автора: Родриго, не смея показаться при дворе, отправляется сражаться с ними на границу. Там главный герой сам отправляется на их поиски и таким образом вводит их в пиесу. Иными словами, у Гильена де Кастро происходит прямо противоположное тому, что мы видим в моей пиесе, где мавры словно появляются исключительно для того, чтобы быть разбитыми в пух и прах и тем самым дать Сиду повод оказать своему королю важную услугу, в награду за которую он мигом получает прощение. Это второе неудобство правил в этой трагедии.
В общем и целом все происходит в Севилье, что создает видимость единства места, тогда как в отдельности оно меняется от сцены к сцене: королевский дворец, апартаменты инфанты, дом Химены, улица, площадь. Не составляло большого труда подыскать общее место действия для разрозненных сцен, но для тех, что связаны между собой, как, например, последние четыре явления первого акта, сделать это было затруднительно. Граф и дон Дьего затевают ссору при выходе из дворца. Это могло бы случиться на улице. Но после полученной пощечины дону Дьего уже невозможно оставаться на этой улице и произносить свои жалобы в ожидании сына. Иначе его тотчас бы окружила толпа, либо подоспели бы друзья, жаждущие помочь. Следовательно, было бы сподручнее заставить его стенать дома, как то сделал испанский автор, чтобы дать дону Дьего возможность излиться на свободе. Но для этого пришлось бы раздробить явления, как у того же Гильена де Кастро. В связи с моей пиесой должно заметить, что порой приходится идти навстречу театру и заменять то, что не может быть показано со сцены. К примеру, два человека останавливаются поговорить, и надо полагать, что они продолжают начатый разговор на ходу. Но как это сделать на глазах у зрителя? Ведь они скроются из глаз прежде, чем сумеют сказать самое существенное для того же зрителя. Прибегая к театральной условности, можно вообразить, что и дон Дьего и граф, выйдя из дворца, продолжают ссориться и, ссорясь, доходят до дома Дьего; и вот тут-то Дьего и получает пощечину, которая заставляет его войти в дом за помощью. Если эта поэтическая фикция вас не удовлетворяет, оставим дона Дьего в публичном мосте. Пусть вокруг собирается народ, пусть набегают друзья. Для романа это очень подойдет. Но в пиесе все эти частности никак не служат действию главному. Гораций освобождает поэта от них в следующих стихах: