Итак, Расин воскрешает в своих трагедиях, и в первую очередь в «Федре», чувство трагического. Но мы должны остерегаться превратного истолкования этого чувства. Случается так, что актеры, стремясь передать все неистовство страсти, смятение, отчаяние, тщетность всех усилий, позволяют себе неистовую жестикуляцию и дикие завывания. Федра, в исполнении некоторых трагических актрис, становится истеричкой, которая катается по земле перед Ипполитом и явно не владеет собой.
Невозможно грубее извратить смысл трагического у Расина. Заставляя судьбу вмешиваться в ход событий и показывая крушение человеческих жизней, раздавленных грозными таинственными силами, кои их окружают, Расин сообщает своему произведению то самое величие, которое восхищало нас в греческой трагедии. Федра не просто влюбленная женщина, это символ человеческого протеста против рабской зависимости от своей судьбы. Благородство патетики, отличающее греческую трагедию, присуще также трагедии Расина, и именно в этом свете мы и должны прочесть ее или дать ей сценическое воплощение.
Помимо указанных трагедий Расина, настоящий том содержит также его единственную комедию «Сутяги», произведение прелестное, которое остается забавным и по сей день. Только не нужно искать в нем серьезных намерений автора, ибо их там нет.
Говорилось, что Расин написал «Сутяг» как злую карикатуру на судейское сословие — прокуроров, адвокатов — словом, всех тех, кого звали тогда «судейскими крючками». Высказывались предположения, что писатель имел против них личную обиду, и это была своего рода месть.
Или же стремились найти в этой, такой веселой пьесе горечь, сухость души, холодную и молчаливую злобу, словно Расин был неспособен смеяться и смешить других.
Поведение французской публики на спектакле еще и сейчас доказывает, что зрители, напротив того, чрезвычайно чувствительны к комизму этой пьесы. «Сутяги» вызывают бурное веселье, и это вполне заслуженно.
Почему, впрочем, не поверить тому, что говорит о своей пьесе сам Расин? Создавая ее, он взял за образец комедию Аристофана «Осы». Ему захотелось посмотреть, как примут современные французы это подражание греческой комедии. Как и многие парижане, Расин часто посещал Дворец Правосудия, слушал защитительные речи адвокатов, наблюдал выступления судей. Он бывал там со своими друзьями. Они вместе смеялись над смешными нелепостями, свидетелями которых они являлись. Друзья и уговорили Расина написать пьесу. Они сами принимали в ней деятельное участие, собирая материал, напоминая поэту забавные подробности и смешные словечки.
Расин превосходно понимал характер своей комедии. Он знал, что она не отвечает вкусам непримиримых доктринеров, которые хотели бы, чтобы всякая комедия строго следовала примеру Теренция, чтобы она создавала «характеры», иначе говоря, общечеловеческие типы и давала бы урок морали. Расин пренебрег этими требованиями — и прекрасно сделал. «Сутяги» — чудо веселости, остроумия, выдумки. Они лишены всякого рода педантизма. Вот почему пьеса жива и в наши дни.
Цель настоящего тома, содержащего лучшие и наиболее характерные произведения Корнеля и Расина, не только познакомить читателя с несколькими шедеврами прошлого. Если верно то, что классическая трагедия тесно связана с французским обществом XVII века, иными словами, с обществом, резко отличающимся от нашего, — верно также и то, что шедевры Корнеля и Расина входят в сокровищницу мировой культуры, являясь достоянием всего человечества, всех народов и всех веков. Мы, разумеется, не считаем, как это ошибочно делали некоторые критики, что классическая трагедия представляла собой окончательный, совершенный, раз и навсегда данный тип трагедии, образец для подражания последующих эпох. Мы не придаем большого значения теории трех единств. Еще меньше мы думаем о том, что на сцене обязательно должны действовать только цари и герои. Но ведь сущность трагедии была не в этом: она заключалась в истинности страстей, в правдивом изображении героической, терзаемой муками души, в создании образов, в которых мы можем найти переживания, свойственные всем людям, но данные в наивысшем их проявлении. В трагедиях классицизма мы восхищаемся также эстетикой, которая запрещает приемы, рассчитанные на легкий успех, отвергает излишние эффекты и требует от художника сосредоточенности и строгости. Она дает нам урок, который трудно переоценить, урок, который сохраняет свое значение и в наши дни, как это было и в прошлом для всех, кто верил, что художественное произведение значительно лишь в той мере, в какой оно выражает все лучшее, что носит в себе человек.