И все-таки надо было что-то делать. Я прошлась по всем комнатам, оставляя открытыми двери, потом села возле печи, прижавшись спиной к горячим кирпичам…
— …Таша, уже поздно. Почему ты пришла так поздно? Где ты была, Таша?..
Я открыла глаза, встряхнулась всем телом. Наваждение какое-то. Где Стас? Почему он бросил меня одну?..
Стас стоял надо мной и протягивал мне какую-то бумажку. Я взяла и развернула ее. Строчки раскачивались перед моими глазами.
«Я забрал у нее тетрадку. Она отдала мне ее внизу. Там, где мы с тобой целовались в последний раз. Будь счастлива, Пташка».
Мне казалось, за мной следят из каждого подъезда, из каждой стоявшей на обочине автомашины, из-под надвинутых на лоб шапок. Я выскочила из поезда метро в самый последний момент, когда похожие на резиновую гильотину двери готовы были сомкнуть свои страшные створки, выскочила и пересела во встречный поезд. Наконец я очутилась возле скупки, в самом конце жиденькой очереди, прочесываемой оценивающими взглядами каких-то типов неопределенного возраста. Старик в потертом драповом пальто отошел от окошка приемщицы, недовольно качая головой, и засунул во внутренний карман какую-то коробочку.
— Что, папаша, обидели? — спросил его один из тех типов. — Я же предупреждал тебя: с государством невыгодно иметь дело, всегда в проигрыше остаешься. Пошли, потолкуем.
За ними со скрипом захлопнулась входная дверь. Впереди меня стояло человек восемь. Приемщица тщательно разглядывала каждую вещичку, прежде чем положить ее на электронные весы. Я вышла на улицу. Нащупав в кармане завернутые в носовой платок брошку и кольцо Эмили, отважно шагнула в сторону длинной, как туннель, подворотни.
— Сколько хочешь? Полкуска? За такие башли я «Рубин Цезаря» возьму. Четыреста пятьдесят и ни рубля сверху.
Он уже совал мне в карман свернутые трубочкой деньги.
— Колечко им неси. — Неслышно подошедший сзади толстяк в замызганном жакете из искусственного меха кивнул головой в сторону двери в скупку. — У нас на такой хлам давно пропал аппетит. Может, Гастроном возьмет?
Они ломали передо мной комедию. Но для меня время было дороже любых денег.
В итоге всех сложных махинаций у меня в кармане оказалось шестьсот восемьдесят рублей. Я зашла по пути в какую-то мастерскую и переложила их в карман своего свитера-пингвина, который заколола для надежности английской булавкой.
Матери и Киту я написала во время занятий письмо. Задала студентам наскоро сочиненную незапланированную контрольную на неправильные глаголы и писала.
Я просила их помочь Наталье Филипповне уехать домой, просила не отдавать в чужие руки Егора и Рыцаря… Я просила родных не беспокоиться за меня, хотя знала, что эта последняя просьба невыполнима.
…На сей раз стояла я, Валентина сидела в кресле перед зеркалом. Я невольно отметила, что ее лицо осунулось и посерело, а главное — утратило выражение нахальной дерзости.
Валентина вся была в прошлом. В чуждом для меня прошлом. Я даже застыдилась живого блеска своих пощипывающих после бессонной ночи глаз.
Мое и Сашино прошлое с тем не соприкасалось.
Я ее ни о чем не спрашивала. Она сама мне все рассказала.
Саша приехал в Ерепень в августе. Один. Поселился в большом современном общежитии для строителей. В школу, тоже большую и новую, ездил на автобусе. Через весь разбросанный среди невысоких холмов поселок. Раз в день, после занятий, заходил обедать в центральное кафе. В клуб не ходил. Каждое утро покупал в киоске пачку газет и журналов. В окне его комнаты свет гас уже под утро.
На ноябрьские праздники в поселке появилась нарядная молодая женщина. Ее привез со станции водитель бензовоза Свиридов, самый красивый парень на всю округу. Они обедали за столиком в углу, когда в кафе вошел Саша.
До того вечера Валентина была, можно сказать, счастлива, хотя они с Сашей были едва знакомы. С этого момента она не находила себе места.
Теперь ее жизнь состояла из бесконечной слежки, подглядываний, подслушиваний, ненависти к Стрижевской и ко мне — она обнаружила мою фотографию в томике стихов Блока, который украла из Сашиной комнаты. Она выучила на память стихотворение, которое было заложено моей фотографией. Это была поэма о Карменсите.
На той фотографии у меня были заплаканные глаза, и вообще я вышла там настоящей дурнушкой. Стрижевская, как выразилась Валентина, была похожа на голливудскую звезду.
Лерка устроилась в библиотеку, сняла большую светлую комнату с террасой в старой части поселка. Возле нее всегда крутилась веселая бесшабашная молодежь. Она устраивала вечера с танцами и чаепитиями за полночь, организовала кружок французского языка. На новогоднем вечере выступила с местным самодеятельным ансамблем и имела огромный успех. В нее были влюблены все мужчины поселка.
Саша редко появлялся на людях. У Стрижевской в гостях он был всего несколько раз. На новогодний вечер не пришел.
Лерка сникла. Теперь она появлялась на работе без косметики и с неухоженной головой. Потом она заболела вирусным гриппом и попала в больницу.
Саша навещал ее почти каждый день, но оставался в палате не больше получаса. Под женский праздник Стрижевская выписалась. Валентина видела ее с Сашей из окна парикмахерской. Глаза Лерки сияли от счастья.
Их не было несколько дней. Валентина искала их даже в тайге. Потом они появились в кафе в окружении молодежи из компании Стрижевской.
Теперь Саша не приходил в кафе один, а только с приятелями, с которыми выпивал. Стрижевская почти всегда была рядом с ним. Она выглядела веселой, но как-то на виду у всех устроила Саше сцену, приревновав к молоденькой киоскерше, оставлявшей ему «Музыкальную жизнь».
Потом — дело было в апреле — пришло письмо от Кириллиной. Стрижевская вытащила его из кармана Сашиного пиджака, который он повесил на спинку стула в кафе. Хозяйка квартиры рассказывала, что они скандалили всю ночь. Утром их снова видели вместе…
В тот же день Саша попал в больницу.
Валентина сумела проникнуть в морг и долго разглядывала труп Стрижевской. Она сказала, что мертвая Стрижевская была еще красивей, чем живая.
— Спасибо, — сказала я Валентине и поспешила на улицу.
Она догнала меня возле автобусной остановки.
— Он никудышный мужик. Дерьмо в постели, — сообщила она, приноравливаясь к моему шагу.
Я не удостоила ее ответом.
— Я не дам вам жизни. Я прокляну вас. Если бы не я, Сашки уже бы не было в живых.
— Уйди.
— Я знаю твой адрес. Я подожгу твою квартиру. Я…
Она вдруг замолчала. Я обратила внимание, что у нее дрожат руки.
— Успокойся. Я не собираюсь привязывать его к себе силой. Я не ты, ясно?
Я видела из окна автобуса, как Валентина понуро плелась к своей парикмахерской.
Я испытывала чувство вины перед Стасом. Мне казалось, Эмили была бы сейчас жива, если бы я не приехала к ним прошлым вечером.
В столовой пили чай две старухи. Лицо одной из них показалось мне знакомым. Увидев меня, она встала из-за стола и вышла в сени.
Похоже, родственники уже знали, кому Эмили завещала дом и все остальное.
Стас схватил меня за локоть и потащил в ту комнату, где я спала в прошлую ночь.
— Где ты была? Я волновался за тебя. Ты его видела?
Я покачала головой.
— Наступит время, и те, кто когда-то потерял друг друга, снова обретут… — пробормотал Стас и смущенно отвернулся.
— Думаю, ты сам не веришь в эту галиматью.
Я подавила вздох.