В прихожей стояла ее старенькая черная сумка.
— Тот милиционер, что нас с тобой расспрашивал, вызвался меня на поезд посадить. Он за мной в девятом часу заедет. Ты адрес мой записала? Приезжай на лето. С кем хошь. Хоть с мужем. Тебе самое время замуж. В молодости у кого каких глупостей не бывает. — Она помолчала, вздохнула: — Я, как домой приеду, в церковь схожу. Поставлю две свечки за упокой.
— Тогда уж лучше три ставьте.
— За живых грех большой ставить. Разве что во здравие… Запиши мне свой почтовый адрес. Если когда-нибудь открыточку тебе брошу, не серчай на старуху. Варвара сказывала, ты вроде бы из наших мест. Может, потому я и прикипела к тебе душой. Господь его знает.
Она перекрестилась.
Мне не хотелось встречаться с Апухтиным. Я попрощалась с Натальей Филипповной и вышла на улицу. Я не знала, куда мне деваться и что делать. Мне казалось, я совсем недавно появилась в этом мире и совсем ничего про него не знаю.
…Я наплела добродушному старичку вахтеру сказку про подружку юности, с которой непременно должна увидеться до отправления моего поезда.
Наверное, в этой лжи было что-то от правды. Старичок не просто пропустил меня за кулисы, но и объяснил, где найти Неведомскую.
— Они сегодня «Сильву» играют. Она через двадцать минут свободной будет, подруга твоя. Говоришь, в кордебалете танцует? Ну, ну, знаю я ее. Приветливая такая, доброжелательная. Про здоровье всегда спросит. Другие ради приличия брякнут и не слушают ответа. А она — сердечная. Иди — они другой раз и пораньше кончают. Артисты тоже люди, домой им поскорее охота.
Райка выскочила со сцены с блеском иной жизни в затемненных наклеенными ресницами глазах.
— О, Танек! — Она чмокнула меня в щеку, обдав ароматом искусственного праздника. — Пошли к нам в раздевалку. Помнишь, вы с Верой Кузьминичной у меня были? После «Марицы»? Девчонки, это та самая Татьяна, которая по-английски болтает лучше, чем мы по-русски. И вообще она… Ну, словом, про таких в книжках пишут.
«Девчонки» с интересом поглядывали в мою сторону из-под тяжелых ресниц.
— У нас сегодня сабантуйчик. Так, по поводу ухода на пенсию одной гризетки. — Райка печально вздохнула и стала вынимать шпильки из парика. — Встряхнемся как следует. Все мы смертные, все по одной сцене ходим, как выражается наш новый администратор. Посмотришь, как мы живем. Там, — она мотнула высвободившейся из-под парика головой в сторону сцены, — все красиво. Так бы там и осталась.
Мы долго ехали на метро в какой-то новый район, прыгали через лужи растаявшего снега, похожие на стаю перелетных птиц на дне каньона.
— Ты, наверное, впервые среди подобного сброда, — сказала Райка, когда мы ждали лифт. — Но я их всех люблю. Веселое племя! Ты не больно реагируй на их глупости, ладно? Человек должен хоть изредка тормоза отпускать…
Я весь вечер приставала к своему смуглому длинноволосому соседу с одним и тем же вопросом: можно ли любить такую, как я? Он отшучивался, время от времени подливал в мою рюмку зеленый, пахнущий хвоей ликер.
— Ты нормальная девочка. Только интеллекту у тебя маловато. — Он сделал округлое движение руками над своей обтянутой водолазкой грудью. — Мне свои такие приелись. Экзотики хочется. Ну почему, скажи, вы, современные женщины, экзотики боитесь? Затолкаете себя в джинсы, свитер под самое горло напялите, а мы, значит, гадай, много ли под всем этим удовольствий.
— Я не про то. Такая любовь мне не нужна. Мне надо, чтобы не на один вечер, а навсегда.
Мой сосед хохотал, ероша ладонью свою роскошную шевелюру.
— Слушай, сколько добра извела, а ума ни на капельку не прибавилось. Ну, давай, еще выпей.
Помню, Райка даже подралась с этим типом, вырвала у него из рук бутылку с ликером.
— Отстань, слышишь? Я человека мудрости учу. Мудрость даже красивой женщине сгодится.
— Дурак ты, Колька. Она же непьющая, — не унималась Райка. — Ей может стать плохо.
— Мне — плохо? — возмутилась я. — Ну да, мне будет плохо, а тебе хорошо. Вам всем хорошо. Потому что вас любят, а меня… Меня никто не любит. Они все только вид делают. И Стас туда же. Раек, ты знаешь, что сказал мне Стас? Он сказал, что из-за меня у него поехала крыша. Хотя нет, она не поехала, но все думали, что она поехала. Когда у человека едет крыша, с него взятки гладки. Понимаешь меня, Раек?..
Я расхохоталась. Стащила свой свитер и швырнула им в моего длинноволосого соседа. На пол посыпались деньги. Чтоб не наклоняться за ними, я попыталась засунуть их ногами под стол.
Вскоре я очутилась в коридоре. Мой сосед прижал меня к стенке и попытался поцеловать. У него были жесткие губы, и мне стало больно. Больно, когда тебя целует тот, кого не любишь.
Мне казалось в тот вечер, что я никого не люблю.
Я проснулась в Райкиной широкой постели среди вышитых подушечек. Слева на стене висел знакомый мне с детства ковер с оленятами на лесной опушке. Справа у самого моего уха по-богатырски храпела Райка, запрокинув свое ангельски нежное личико.
Я откинула одеяло и спустила на пол ноги.
— Куда? Еще рано. Сегодня воскресенье, — сонно пробормотала Райка.
— Мне пора. Мне что-то не по себе.
— Этот кретин влил в тебя почти целую бутылку «Бехеровки». Голова болит?
— Ни капельки. Наоборот — она такая легкая.
Райка недоверчиво хмыкнула и вскочила подобно ваньке-встаньке.
— Я сейчас чаю согрею. — Она накинула халатик и направилась к подоконнику, где стоял электрический чайник. — Ты не сердись на ребят — они добрые, хоть и без царя в голове. А Котьку ты красиво по мордасам отхлестала. Лучше, чем на сцене. Он, бедняга, твой треп за чистую монету принял. Лопух. Я же предупредила его — с тобой этот номер не пройдет.
— Но мне на самом деле ласки хотелось. Не знаю какой…
— В том-то и беда, что не знаешь. — Райка достала из буфета розовые фарфоровые чашки. — Ты все время Сашку звала. В машине сказала мне, будто его в тюрьму посадили, потому он и не пришел за тобой.
— Я ничего не помню. Тот тип обиделся на меня?
— Еще чего! Каждый сверчок свой шесток знать должен. Слушай, а ты сложена, как королева. Вот что значит порода. К тому же бережешь себя. И правильно делаешь. А я, идиотка…
В тот момент я ненавидела себя за эту бережливость.
— А знаешь, что Котька сказал? Что тебе замуж пора. И что из тебя хорошая жена получится. Это уже после того, как ты ему привесила. Во как ихний брат устроен! Куда же ты? Чайник закипел.
Я поцеловала Райку в щеку и направилась к двери.
— Танек! — Она схватила меня за руку. — Деньги свои забери. Котька говорит, они из тебя, как сухие листья, сыпались, а ты их под стол ногами запихивала. Живут же люди, — сказала она без всякой зависти.
— Оставь их у себя. Они не мои. Это Стаса деньги. А он не захотел их взять.
Райка глядела на меня, как на чокнутую.
— Значит, у вас с Сашей снова…
Ее распирало от любопытства.
— Снова ничего не бывает, Раек.
— Я понимаю, но…
— А я ничего не понимаю.
Я уже мчалась вниз по лестнице.
От аудитории, где я проводила занятия, до нашей кафедры полминуты ходу. Я преодолела это расстояние секунд за десять. Апухтин наверняка сообщит мне что-то важное.
Мы шли через вестибюль под изумленными взглядами всего института.
— Вы не захотели увидеться со мной вчера, а у меня для вас новость. — Апухтин придержал обе входные двери, пропуская меня вперед. — И, мне кажется, хорошая.
Я смотрела себе под ноги и молчала.
— Кириллин исключен из круга подозреваемых. Можете передать ему это. Вполне официально.
— Я думала, вы… задержали его, и он… он не смог прийти…
— А с вами в самом деле очень непросто. Я думал, вы обрадуетесь.
— Я обрадовалась. Я очень обрадовалась.
Я с трудом сдержала слезы.
Апухтин взглянул на меня с состраданием.
— Ладно, буду выдавать только факты. Без всяких эмоций. Вы любите читать протоколы?
Я кивнула и попыталась улыбнуться.