— Потому и молчал.
«Дурак», — вертелось у меня на языке, но я почему-то не произнесла это вслух.
Машина мчалась по пустынному в этот поздний час Кутузовскому, даже не тормозя на красный свет. Я сотни раз ездила по Кутузовскому и знаю его, как свои пять пальцев. Но в тот момент мне казалось, будто я еду по какому-то незнакомому проспекту, только отдаленно напоминающему мне что-то.
— Стас, что ему нужно от меня? — тихо спросила я.
— Не знаю. Возможно, он хочет сделать тебя своей королевой.
Я вздрогнула, и это не ускользнуло от его внимания. Он еще сильней стиснул мою руку.
— Мне больно, Стас.
— Это хорошо. Говорит о том, что ты еще живая.
— Отпусти, Стас. — Я попыталась вырвать руку, но мне это не удалось. — Ты настоящий садист.
Он тихо рассмеялся и отпустил мою руку.
— Что я скажу ему, Стас? Я не готова в этой встрече. Я… На меня сразу столько всего свалилось.
— Скажи, что влюбилась в подполковника милиции. Последняя любовь бывает сильней первой.
— Какой ты злой. Я думала, ты всегда поможешь мне в трудную минуту.
Больше мы не сказали друг другу ни слова. Машина остановилась возле второго за Триумфальной аркой дома. Стас увлек меня в темную подворотню, в подъезд, втолкнул в лифт.
Мне показалось, я попала в другое измерение.
Здесь повсюду были зеркала и много цветов. Настоящее море цветов. Казалось, они растут прямо из пола, покрытого мягким зеленым ковром. Посреди комнаты журчал фонтан, вокруг которого расхаживали павлины. Вдруг открылась стеклянная дверь в противоположной стене, и я увидела Сашу Кириллина. Он улыбался и протягивал мне навстречу руки.
— Ну же, иди к нему. — Стас подтолкнул меня. Это получилось грубо. — А то потом скажешь, будто я не захотел помочь тебе в трудную минуту.
Я упала на грудь Саши. Я успела сказать ему что-то. Кажется, что очень его люблю. Потом я словно отключилась.
— Я должна пригнать машину. Это очень важно. — Я попыталась встать с постели, но Стас не позволил. Он был очень сильный.
— Почему ты привез меня к себе? — Я с удивлением озиралась по сторонам. Я лежала в бывшей комнате Эмили, где, с тех пор как я тут была, ничего не изменилось. — А где Саша?
— Он просил, чтоб я позаботился о тебе. Я взял отпуск.
— Мне не нужны ничьи заботы. Я сама в состоянии о себе позаботиться. — Я снова попыталась встать, но у меня все плыло перед глазами. — Что со мной? Стас, что произошло?
— Ты была в отключке почти десять часов. Даже не шевельнулась ни разу. Как жаба зимой. Помню, у нас в погребе жила жаба, к середине октября она забивалась под кадушку и впадала в…
— Заткнись. Я ничего не помню, Стас. Ты не знаешь, о чем мы с Сашей разговаривали? Что делали?
Стас взвился в воздух, точно отпущенная пружина, и стал ходить из угла в угол. Потом остановился возле моей кровати и сказал, глядя на меня в упор:
— Вы словно в детство впали. Сюсюкались, как первоклашки. Я думал, у вас на самом деле что-то серьезное.
— Мы столько лет не виделись. — Я почувствовала, как мои щеки заливает краска. — Но почему я ничего не помню?
— Вы сидели в обнимку на полу возле фонтана, облизывали друг друга, называли всякими «рыбками», «котиками», «ласточками». Потом Саша носил тебя на руках. Потом ты встала перед ним на колени и просила у него прощения.
— Ты за нами подглядывал?
— Ты сама попросила, чтоб я остался.
Стас снова заходил по комнате. Руки его беспокойно двигались.
— Прости, Стас.
— Хватит нюни распускать! — рявкнул он так, что я чуть не оглохла. — Вам уже не по пятнадцать лет.
Наконец он угомонился, уселся в кресло возле зеркала. Я видела его профиль на фоне окна. Я подумала, что Стас с годами стал похож на хищную птицу.
Я сделала над собой усилие и спустила ноги с кровати. Стас даже не пошевелился в своем кресле.
— Мне нужно в Москву. Апухтин волнуется.
Стас опять взвился в воздух и мгновенно очутился возле меня.
— Черт бы его побрал, этого мента! Следит за каждым твоим шагом. Кто дал ему такое право?
— Что с тобой, Стас? Я не узнаю тебя.
Он обмяк, как проколотая камера.
— Не перевариваю, когда суют нос в чужие дела, — пробормотал он и отошел к окну.
Я приняла холодный душ и почувствовала заметное облегчение. Ко мне постепенно возвращалась память.
…Мы сидели на зеленом ковре, и Саша показывал мне фотографии. Их было так много! На них был запечатлен чуть ли не каждый шаг моей жизни. С юности и по сегодняшний день. На фотографиях я всегда была одна. Это была настоящая летопись одной отдельно взятой жизни — моей.
— Видишь, я всегда был рядом с тобой. — Наклонившись, он поцеловал меня в родинку на левом предплечье. Он и раньше так делал.
— Но почему я не видела тебя? Ты снимал издалека?
— Я не хотел, чтоб ты меня видела. Я был недостоин тебя.
Потом он увлек меня в большую комнату. Она была пустая, если не считать большого экрана на стене и двух кресел. Едва мы вошли туда, как погас свет и на экране появилась я. Я сидела у окна своей прежней квартиры на проспекте Вернадского и курила. У меня было грустное отрешенное лицо.
— Это перед тем, как ехать в загс, — вспомнила я. — Но ведь в комнате никого не было, а это снято не с улицы, а изнутри. Я не спала всю ночь, когда стало рассветать, уселась возле окна. Неужели это снято скрытой камерой?
Не помню, что он мне ответил: мое внимание целиком было поглощено происходившим на экране. Уланская и Саша занимались любовью на медвежьей шкуре, расстеленной на полу возле горящего камина. Камера то и дело выхватывала Сашино лицо. Судя по его выражению, акт любви доставлял ему огромное наслаждение.
— Нет, — прошептала я и зажмурила глаза.
— Она погибла, — услыхала я его голос. — Она так напоминала мне тебя.
Я встала. В ту же секунду погас экран и вспыхнул свет. Саша тоже встал. Я повернула голову, и наши взгляды встретились.
— Любимая, — прошептал Саша. — Я так тебя хочу. Все эти годы я думал только о тебе. О том, как положу к твоим ногам все, что у меня есть. Отныне мы с тобой будем вместе.
— Ты любил ее. Зачем ты показал мне, как вы с ней занимались любовью? Неужели ты не понимаешь, как это пошло и мерзко?
— Я хочу, чтоб между нами не было никаких тайн. К тому же плоть, как говорится в Библии, — трава.
— Ты не прав. — Я покачала головой. — Наша плоть тоже должна быть чистой. Иначе и душа запачкается.
Было еще одно воспоминание. Вернее, фрагмент воспоминания, обрывок. Мне в лицо бросилась кровь, когда я вспомнила…
Я сидела в кресле. Саша присел на корточки и положил голову мне на колени. Я погрузила пальцы в его густые шелковистые волосы. Я словно воспарила в неведомые выси. Вдруг Саша поднял голову и глянул на меня виновато и испуганно.
…Я выскочила из-под душа и, завернувшись в махровое полотенце, выбежала в коридор.
— Стас! Это был не он!.. Слышишь?
Стас стоял в дверях кухни, сложив руки на груди. Мне показалось, он стоит там давно.
Я съежилась и поплелась в комнату. Ноги подкашивались. Пришлось снова лечь.
Стас появился через несколько минут.
— Он остался таким, каким был двадцать лет назад, — лепетала я, разговаривая сама с собой. — Он… Нет, этого не может быть! Ну да, он такой, каким я хочу его увидеть. Но это же противоречит законам природы, правда?
Стас стоял в углу и бесстрастно смотрел на меня.
— Я принесу тебе поесть. Ты так похудела за последние дни. — Он вернулся с подносом. Чего там только не было: осетрина, красная икра и прочие деликатесы. — Ешь, — велел Стас и поставил поднос на тумбочку возле кровати. — Иначе окончательно свихнешься.
— Я не сумасшедшая. Я столько пережила за последние несколько дней. Ты даже представить себе не можешь, Стас, сколько я всего пережила. На нем же годы не отложили ни малейшего отпечатка. Это так странно.
— Потому что он очень богатый. Он может себе позволить быть каким захочет.
Стас намазал маслом и икрой хлеб и поло жил мне на грудь. Потом второй, третий… Икра напоминала мне капли крови.