— Нет. Хотя я, наверное, не стала бы возражать, прояви он настойчивость. Он держит себя так деликатно.
— Ну и дурак. А, может, он тоже педрило, как и твой Борька? Их нынче развелось в Москве, как в каком-нибудь Нью-Йорке. Я лично против них ничего не имею, но, сама понимаешь, нашего брата и так больше, чем ихнего, а тут еще минус четыре процента на голубизну. Как статистика свидетельствует.
— Не думаю, чтоб Апухтин был голубым. Мне кажется, дело в том, что с годами он научился целиком подчинять чувства и желания рассудку.
— Ну да, настоящий робот-полицейский. — Райка хихикнула: — Ладно, Танек, это я так, от нечего делать болтаю. Ребеночка в наш век ой как трудно на ноги поднять. Я смолоду о ребеночке мечтала, а теперь думаю: ну и хорошо, что нет у меня никого. По крайней мере, ночами сплю спокойно. Знаешь, Сашка сказал, что его дочка на панели подрабатывает. Вот ужас, а? Да я бы свою прибила за такие дела.
— Что это он вдруг с тобой разоткровенничался?
Я недоуменно смотрела на Райку.
— Сама не знаю. Три дня тому назад сам позвонил и напросился в гости. Ты уж извини, Танек, но я не смогла ему отказать. Тем более вижу: на душе у человека кошки скребут. Представляешь, явился с шампанским и коробкой мармелада. Все-таки, как ни верти, Варвара здорово его вымуштровала, царство ей небесное.
Я вдруг почувствовала, что завожусь. Хотя и по сей день отказывалась верить в то, что тот лысоватый мужчина с золотыми коронками мой Саша Кириллин.
— Танек, ты уж прости меня, но я… — Райка смущенно потерла нос белой от муки рукой. — Выпили мы, понимаешь? А тут я еще несколько сигарет выкурила. Мне нельзя курить, когда выпью. Танечка, родненькая, прости меня, дуру, ладно? — Райка вдруг очутилась возле меня и, упав на колени, уткнулась головой в подол моей юбки. — Перепихнулись мы с ним, понимаешь? У меня сто лет мужика не было, а этот… Ну, я вспомнила, каким он когда-то красавчиком был и как красиво вы любили друг друга. Прости меня, Танек, дуру несчастную.
Я встала, отпихнув от себя Райку. Я вдруг испытала к ней брезгливость. Даже если тот мужчина был Сашей Кириллиным… Даже если это он, никогда бы не смогла заняться с ним любовью. Сколько помню себя, на первом месте всегда была красота. Только красота могла пробудить во мне чувственность. Я, кажется, до сих пор верила в то, что красота и любовь суть неразделимые понятия.
— Танек, он такой нежный в постели и такой… чуткий, — скулила Райка. — У меня сроду не было такого мужика. Они все животные — нажрался и носом в стенку. А Сашка меня всю ночь целовал. С ног до головы. И не потому, что это я, понимаешь? Он сказал, будто все время тебя представлял, и испугался, что я обижусь. Вот дурачок, а? Чего же тут обидного — у вас с ним когда-то такая шикарная любовь была.
— Помолчи, Раек. — Я почувствовала, как где-то в затылке обозначилась болезненная точка. Боль росла, словно кто-то воткнул булавку и старался расковырять ею дырку пошире и поглубже.
— Ты сердишься на меня, да?
— Не в том дело. Но лучше бы ты не рассказывала мне об этом.
— Прости. Я думала… Господи, какая же я дремучая дура! Ведь ты до сих пор любишь Сашку.
— Мой Саша умер. Сгорел в том доме. Если хочешь знать, я люблю только себя.
— Так я тебе и поверила.
— Дело твое.
— Танек, представляешь, он сказал, что отдал бы остаток жизни за то, чтоб хоть на минутку очутиться в юности.
— Сказать можно что угодно. А я, наоборот, рада, что излечилась от этой глупости. Очень рада. Спасибо Стасу — это он заставил меня взглянуть на себя со стороны. И вообще я рада, что все так произошло. Вот только маму не вернешь…
Глаза застилали слезы. Они выплеснулись на мои щеки горячей неудержимой волной.
— Стас… Какой же он дурак! Если бы он сказал мне еще тогда, что любит меня… Если бы он это сказал…
Мы плакали, прижавшись друг к другу.
— Танек, а если Стас… поправится, его будут судить? — тихонько спросила Райка.
Я сама сотни раз задавала себе этот вопрос. И не находила ответа. Почему-то я так и не осмелилась задать его Апухтину.
— Он ведь в коматозном состоянии. Одна моя знакомая врачиха говорит, это может продолжаться очень долго. Случается, человек в таком состоянии живет год или даже больше. Все зависит от того, целы или нет какие-то там мозговые клетки, — рассуждала Райка.
— Он выпил наркотик, которым пользовались древние инки. Ему заменили всю кровь, но это не помогло.
— Они хотят привести его в чувство, чтобы он дал показания. Господи, какие же эти менты жестокие! — с неожиданной злостью изрекла Райка.
— Это их работа.
— Танек, а ты… видела его после этого?
— Да, — едва слышно сказала я.
— Может, он, того, притворяется?
— Не знаю. Прошу тебя, давай сменим тему.
Мы молча пили чай с тортом. Я несколько раз ловила на себе Райкин какой-то странный взгляд.
— Выкладывай, что там у тебя, — наконец не выдержала я.
— Танек, прости, что суюсь не в свои дела…
— Если можно, без предисловий.
— Поняла. Ой, может, наливочки тяпнем? По малюсенькой рюмашечке. Клюквенный сок и всего три капли спирта. Помянем Зою, царство ей небесное.
Мы выпили не чокаясь.
— Танек, понимаешь, в той больнице, где Зоя умерла, у меня приятельница работает. Когда-то она уборщицей в нашем театре была, потом устроилась на «Красный Октябрь» вахтером…
— Ближе к делу, — перебила я, чувствуя, как наливка приятным теплом разливается по всему телу.
— Ага. Так вот, эта Мария теперь сторожем в больничном морге работает. Я у нее вчера на дне рождения была, мы тяпнули хорошо — сама понимаешь, стрессы последнее время всякие пошли и вообще… — Райка поймала мой нетерпеливый сердитый взгляд и жалко улыбнулась: — Словом, она говорит, тех, кто умирает в их больнице, свозят в морг, который тут же, на территории. Такое у них правило. Она божится, что Зою туда не доставляли, хотя она и слышала, что больная Самарина скончалась от инфаркта. Я у нее еще раз спросила, уже сегодня утром, на трезвую голову, так сказать. Клянется, что так оно и было. Ты бы своего Апухтина попытала, что ли… Танек, что с тобой? Ты слышишь меня?
Я ее прекрасно слышала, но я словно окаменела. Я не могла поверить в то, что сказала Райка. Ведь стоит мне поверить, что мама на самом деле жива, а окажется… Я обхватила голову руками.
Нет, это какой-то кошмар!
— Ты спроси у своего полковника. Обязательно спроси, слышишь? — бубнила над моим ухом Райка. — Что-то здесь не так. И вообще они лопухи развесистые — Борьку твоего упустили. Надо же: бабой нарядился и ментов надул. Вот артист!..
Брат уже второй месяц жил у меня на даче. Периодически его вызывали на Петровку. Он возвращался оттуда мрачный и злой. Он никогда не рассказывал мне о том, что происходило на Петровке.
Последнее время мы привязались друг к другу. По-моему, Апухтина это раздражало, хоть он и скрывал свои чувства. Мне было покойно с Алексеем. Мы с ним могли просидеть несколько часов в одной комнате и обменяться лишь несколькими фразами.
— Чуть оклемаюсь и двину в родные края, — сказал Алексей в тот вечер. — Да и они, думаю, вот-вот слезут с меня. Твой дружок говорит, я могу загреметь по статье: «Сокрытие от следствия важных улик». Но я от них ничего не скрываю. Посуди сама, сестренка: тот, кто стрелял в меня в Ростове, был в маске. За что стрелял — понятия не имею. Я ведь не директор того ресторана, а, как сейчас говорят, менеджер всего лишь. Наемная рабочая сила. Я им описал внешность хозяина, даже его картинку нарисовал. Хотя, честно говоря, я не уверен в том, что он хозяин, — я им так и сказал. Ну, а за то, что под чужим паспортом какое-то время жил, они меня, кажется, простили. Ведь я этого гада собственными руками за глотку взял, пока они там чесались. Да я и не думал ни от кого скрываться — у меня на то никаких причин нету. Ну разве что от бабы, которая всю печенку проела. Так я ведь ей и дом, и всю обстановку оставил. Это надо же, сестренка, как я вовремя оказался в тот вечер возле того дома. У меня там дружок когда-то проживал, я и думаю: а не зайти ли навестить по старой памяти. Лифт не работал, я стал пешочком подниматься, а тут слышу, в какой-то квартире грохот и вроде бы как стекла посыпались. Мне словно сердце подсказало, где я должен быть.