Все это я попыталась донести до Алекса, но он то ли не захотел понять, то ли в самом деле не проникся, и продолжал расписывать разные ужасы, почерпнутые из криминальной хроники и передачи «Петровка, 38».
— Ну тогда поехали со мной! — предложила я. — Будем вести машину по очереди, тогда никто не устанет.
— Извини, Стась, но я никак не могу, нужно книгу сдавать, издатель торопит…
— Ладно, как скажешь. Но я все-таки поеду, — пожала я плечами.
— Не поедешь! — он явно разозлился.
— Почему это?
— По кочану. Я тебе уже рассказал, как это опасно, так что не глупи и бросай свои романтические бредни.
Бредни? Не глупи? По кочану?!
Я разозлилась так, что в глазах потемнело. Значит, этот человек, который приходит и уходит, когда ему вздумается; который спит со мной в одной постели и не считает это веским поводом для серьезных отношений; для которого домом является то Россия, то Испания, а то и вовсе какая-нибудь Южно-Африканская республика или даже Парагвай, — решил, что имеет право указывать мне, как жить и что делать?
«И эти люди запрещают мне ковырять в носу?!»
Не помню, что именно я сказала тогда, какие слова бросила ему в лицо… Но оно, это красивое смуглое лицо как-то враз побледнело и утратило на миг присущую ему самоуверенность. После чего я встала, оделась, поймала на улице такси и уехала домой, по-прежнему кипя от злости.
С тех пор прошла неделя. Мы больше не виделись и не созванивались. Я стиснула зубы и приняла решение, что не пошевелю и пальцем, дабы ускорить примирение. Тем более, что дел у меня было хоть отбавляй: вдруг приключился завал в работе, и я ни от чего не отказывалась — поправляла свое финансовое положение перед отпуском. Кроме того нужно было добить кое-какие старые хвосты, поставить на учет «Мерседес», пройти техосмотр, отогнать машину в сервис, чтобы там поставили сигнализацию и магнитолу… Одним словом, в круговерти дел, событий и работы тосковать было совершенно некогда.
…Билет я вернула, деньги за него получила и вышла на улицу. Октябрь стоял дождливый, но теплый, словно осень никак не решалась заявить о себе в полный голос. В воздухе пахло свежестью, а еще кофе и корицей. Я остановилась, постояла, наслаждаясь, а потом поняла, что очень хочу кофе. И еще пирожное, и свежевыжатый апельсиновый сок. И сесть за столик в дальнем углу, чтобы спокойно посидеть и подумать под дым чужих сигарет и капризные ритмы прохладного джаза.
Выше по переулку призывно сияла чистыми окнами маленькая кофейня, и я торопливо направилась в ту сторону. Но не дошла всего несколько шагов…
Мальчишка сидел на корточках во влажной траве, привалившись спиной к деревянной стене дома, и тяжело дышал. Его лицо выглядело ужасно — все в крови, глаз заплыл и налился синевой, из носа капала кровь. Парню было явно очень худо.
Я огляделась — вокруг никого не было, на помощь не позвать, но и тех, кто его избил, тоже не видно. Подбежала к нему, наклонилась, заглянула в лицо.
— Эй, тебе плохо? Скорую вызвать? Что случилось?
— Не надо скорую, — выговорил он разбитыми губами, — все в порядке.
— Вижу, в каком ты порядке, — сердито отозвалась я. — С кем подрался?
Его лицо окаменело, спина напряглась, и парень был явно близок к тому, чтобы сорваться с места и убежать. Или дать мне в морду, чтобы не приставала с вопросами.
— Ладно, не бери в голову, мне это ничуть не интересно, — махнула я рукой. Опустилась рядом с ним на корточки, полезла в сумку и отыскала там пачку влажных салфеток и пробник туалетной воды.
— Что ты делаешь? — заволновался он.
— Буду тебя лечить. Ну что ты так смотришь? Видел бы ты себя в зеркало! Физиономия завтра станет как светофор…
— Слушай, уйди, я тебя прошу! Не надо мне помогать! — рявкнул он.
— Подрасти сперва, а потом командуй! — я плеснула на салфетку духи и приложила к рассеченной брови. Парень дернулся от боли, процедив сквозь зубы какое-то ругательство.
Он был совсем молод, лет девятнадцати-двадцати. И почему-то напомнил мне сына Шурку, хотя трудно было найти более несхожих людей. Мой восьмилетний ребенок — худощавый, рыжий и веснушчатый, очень забавный. А этот мальчишка был красив щедрой, южной красотой: смуглая гладкая кожа, черные волосы, глаза тоже черные и как будто бархатные. Его четко вылепленное лицо было настоящим произведением искусства, совершенство которого не могли скрыть даже побои, кровь и фингал под глазом. Нос с благородной горбинкой, твердо очерченные губы, высокие скулы, детский пушок на коже. Он походил на молодого фараона Тутанхамона — каким я себе его представляла.