Стоять столбом было как-то глупо, и я присела на диван. В углу стоял антикварный столик, весь заваленный фотоальбомами, старыми и новыми, и чтобы не сидеть совсем уж без дела, я взяла какой-то наугад, стала листать. Чужие лица, незнакомые пейзажи и города… Я даже не вникала в то, что смотрю, просто пыталась чем-то занять руки и голову. Дойдя до конца, я увидела снимок, небрежно заправленный за обложку фотоальбома, лицом вниз, машинально, без интереса вытащила его и перевернула…
С фотографии на меня смотрел улыбающийся Игорь Девяткин.
Часть третья
Кукловоды
Кажется, в тот момент я ничего не соображала. В приступе чистой, ничем не замутненной паники, я действовала исключительно на инстинктах: цепко схватила фотографию и пустилась бежать прочь из этого дома, который вот-вот грозил стать ловушкой… В холле чуть не сшибла с ног горничную, которая волокла ведро воды и швабру.
— Уже уходите? Я провожу.
Я попыталась возразить, но вместо внятной речи получилась какая-то невразумительная абракадабра. Горничная изумленно уставилась на меня, но я уже скатилась вниз по лестнице, дернула двери — какое счастье, не заперто! — и выпала на улицу. Мое лицо обжег холодный йодистый, остро пахнущий водорослями ветер, и это слегка отрезвило меня.
Гостевая стоянка возле ворот была пуста, машина Алекса испарилась. Сам Алекс, Мартышка и Егор — тоже. Бросили меня в этом паучьем гнезде и уехали…
Я бегом направилась к воротам по безукоризненно чистой каменной дорожке, дом смотрел мне в спину тяжелым взглядом занавешенных бархатными портьерами окон. Жутковатое ощущение. По мере приближения к воротам паника угасала, на смену ей приходила ярость. Холодная, неконтролируемая ярость. В таком состоянии я могу горы свернуть и сама этого не заметить — знаем уже, плавали. Я резко остановилась, едва не впечатавшись в ворота. Охранник в будочке смотрел на меня с подозрением, рука тревожно лежала на бедре, готовая в любой момент выхватить оружие. Ничего не выйдет, дружок!
Я развернулась и пошла обратно к дому, четко печатая шаг. Сейчас я могла бы разнести особняк на молекулы: устала бояться, вздрагивать от каждого шороха и быть послушной слепой марионеткой в чьих-то коварных руках. Надоело. Я вам не овца бессловесная, граждане, и сейчас вы все мне расскажете, иначе я за себя не ручаюсь. Фотография Девяткина просто так попасть сюда не могла, а значит кто-то из паучьего семейства в курсе происходящего. И я этого человека найду!
— Опять вернулись? — вытаращила глаза горничная, когда я бешеной фурией воздвиглась на пороге. — Что-то забыли?
— Вам доложиться забыла, — резко бросила я.
У дверей, ведущих из холла в гостиную, курила Ирина, маетно покачиваясь на каблуках и пощелкивая пальцами. Нервничает?
— Где Модестов? — спросила я у горничной.
— В кабинете…
— Зачем вам отец? — подозрительно осведомилась Ира. — Что это вы, моя дорогуша, задумали? Хотите к денежкам примазаться?
— Подавитесь своими денежками, — любезно предложила я. — У меня вопросы личного характера.
— Он вас не пустит, — порадовала она меня. — Так что можете разворачиваться и топать домой.
— Алексей Павлович распорядился никого в кабинет не впускать, — пролепетала растерянная горничная. — У них с Валерием Андреевичем важный разговор.
— Опять завещание переписывают, — Ирина истерически хихикнула. — В двести тридцать третий раз. Господи, как это все достало!..
Слушать это все я не желала. Уединились с адвокатом? Что ж, уединение придется нарушить. Отодвинув Надежду, я покинула холл. В гостиной сидела Лика, скорчившись в кресле, и хныкала, осторожно трогая кончиками пальцев свеженький кровоподтек.
— Я ее убью, — сообщила она, увидев меня. — Вырву глаза этой стерве! Разрежу ее на куски и поджарю в оливковом масле с лучком и морковкой.
— Бог в помощь, — пожала я плечами. Вникать в дела омерзительной семейки мне больше не хотелось ни капли: вот выясню то, что мне нужно, и покину этот дом без малейшего сожаления.
Дальше гостиной я не бывала, поэтому не сразу сориентировалась, куда идти. Лестницу отмела сразу — Модестов передвигался в инвалидном кресле, значит второй этаж отпадал, а лифта в этом доме, кажется, не имелось. Второй выход из гостиной привел меня в коридорчик, из которого вели четыре двери, и я по очереди останавливалась около каждой из них, напряженно вслушиваясь. Последняя по счету и была искомой: из-за нее доносились мужские голоса и даже смех. Очень интересно! Первый мой порыв ворваться в комнату и устроить там разнос со скандалом уже прошел; я замерла и приникла ухом к двери, не желая упустить ни слова. Почему-то мне казалось, что в удушливой атмосфере этого дома, наполненной истериками, тотальной подозрительностью, конфликтами и ссорами, — сочный мужской смех был таким же чужеродным, как аквалангист в полном снаряжении посреди пустыни Гоби.