Логично предположить, что в греческом мире использовались большие подъемные краны и другие подъемные устройства, люки, системы отвода воды и пара, а также определенные химические соединения, чтобы в нужный момент появлялись огонь и облака. Но не сохранилось ничего, что могло бы подтвердить нашу гипотезу, за исключением соображения, что, если древние добивались таких эффектов, значит, у них были для этого специальные средства и приспособления.
Эсхилу приписывают и другие, гораздо более простые приемы: котурны* или просто обувь на толстой деревянной подошве, роскошные наряды, в которых камни, стекло и металлы оттеняли великолепие ткани, а также усовершенствование трагической маски специальным рупором, усиливающим голос. Его уже использовали в Мистериях, а благодаря Феспиду он стал применяться и в театре. Психологически все эти ухищрения, в том числе увеличение роста и усиление голоса, помогали создать в произведениях Эсхила обстановку, приличествовавшую явлению богов и героев.
Глава II
Драматическая концепция
Кора
(Национальный археологический музей, Афины)
5. Грандиозность и величие
Аристофан в комедии «Лягушки» говорил об Эсхиле: «Ты ж, среди эллинов первый, кто важных речей взгромоздил величавые башни, Кто трагедию вырядил в блеск золотой» (пер. А. Пиотровского).
Аристотель также подчеркивал «величие», до которого смог подняться Эсхил.
Мюррей отмечал, что величественность и грандиозность – это те черты, которых трагедия до Эсхила не имела. Действительно, у Эсхила эти свойства трагедии проявляются во всем: в сюжете, в хорах, в персонажах, в религиозных концепциях, в философских и политических идеях, в патриотизме, в стиле, а также в поэтическом и сценическом воплощении.
Виктор Гюго спрашивал себя, что наиболее характерно для Эсхила. И в самой глубине сердца родился ответ: «Безграничность!» Когда же он задал тот же вопрос о персонажах, ответ оказался еще более примечательным: «Вулканы», с возможным намеком на упоминание гор в «Прометее прикованном» или в утерянной трагедии «Этна».
Виктор Гюго
(1802–1885)
Эсхил, в лучших традициях Мистерий, является пантеистом и анимистом: он полагает, что у всего в Природе есть душа, что Бог и боги, его эманации, правят всем, что силы Природы и то, что мы называем законами Природы, – это могущественные духи, которые служат Божественному и неумолимой Судьбе, ведущим нас всех к конечному благу.
Благодаря котурнам актеры становились намного выше обычного человека, а мистериальные маски, использовавшиеся в амфитеатре, который и сам по себе имел хорошую акустику, еще больше усиливали голоса и делали их гораздо звучнее уровня, привычного слушателям.
Виктор Гюго настаивал: «Его метафоры грандиозны. Его во всем преувеличенные фигуры, которые можно встретить у лучших поэтов – и только у них, – реальны по своей сути и исполнены истинных мечтаний. Эсхил пугает. Никто не может приблизиться к нему без трепета. Перед ним находишься в присутствии чего-то грандиозного и таинственного. Эсхил превосходит все известные нам размеры и величины. Эсхил суров, резок, не склонен к умеренности и сдержанности, почти жесток и вместе с тем исполнен особой прелести, как цветы далеких недосягаемых земель. Эсхил – это древняя тайна, принявшая человеческое обличье, это подобие языческого пророка. Его произведения, дойди они до нас в целости, были бы чем-то вроде греческой Библии».
6. Тема
По Эсхилу, темой, или материей, что служит основой развития трагедии, являются божественные, сверхчеловеческие сюжеты, которые лишь отражаются в земном.
Согласно Афинею*, Эсхил утверждал, что его труды были «крошками с пиршества Гомера».
Гомер
Постоянные, а порой нарочито частые отсылки к Гомеру, которые мы встречаем у авторов V и IV веков до нашей эры, были, возможно, проявлением уважения не только к предполагаемому создателю «Илиады» и «Одиссеи», но и ко многим считавшимся уже тогда «классиками» авторам, чьи произведения составили весь эпический цикл, что сложился в восточном Средиземноморье после падения великих протоисторических цивилизаций, таких как троянская и критская. Во времена этого малого средневековья многие музыканты и поэты воскрешали в памяти другие, более блестящие времена, которые, в свете своей мистериальной концепции мира, они ошибочно считали Золотым веком – эпохой, когда людьми правили полубоги.
Миграции с востока принесли новую жизнь на сцену греческой истории, и там возникло неповторимое чудо – золотой век Перикла. Творческая сила этой эпохи в духовном и культурном смысле оказалась настолько велика, что некоторые эзотерические традиции утверждают, что это был самый первый росток будущего человечества (согласно Е. П. Блаватской*, шестой подрасы пятой расы*). К его дверям мы подойдем, когда перешагнем темный порог ближайших времен, которые можно охарактеризовать как новое средневековье.
Трагедии Эсхила, за исключением «Персов», темой которых стали современные автору события, всегда опираются на эпос. Мы можем оценить, какую важность он придавал Троянской и Фиванской войнам, а также – почему бы и нет? – тому, о чем говорит в своей собственной эпитафии. И хотя в ней идет речь о событиях, в которых Эсхил сам был действующим лицом, мы слышим нотки ностальгии по давно минувшим временам героев-воинов.
Герои «Илиады» Гомера: Менелай, Парис, Диомед, Одиссей, Нестор, Ахилл, Агамемнон (из книги: Heinrich Wilhelm Tischbein, Homer nach Antiken Gezeichnet,1801)
Действительно, темы для своих трагедий Эсхил брал из героической эпохи. Но он умел эти темы наложить на мистериальные знания и приспособить к своей собственной концепции трагедии так, чтобы его современники могли их понять, хотя бы частично, – это было одно из многочисленных проявлений его таланта. Темы, к которым он обращался, не всегда были масштабными и величественными. Иногда это был не очень известный и весьма незначительный миф, но благодаря своему искусству Эсхил возвращал ему былое величие или привносил его. Кроме того, он умел заострять внимание на теме, являвшейся частью другой, гораздо более значимой темы, которая каким-то образом соприкасалась с миром духовным, с душой, с Судьбой, правящей Вселенной и людьми. Так он создал произведения, интерес к которым не ослабевает, и достиг того, что его трагедии живут в веках. То немногое, что дошло до нас, пусть и в отрывках, вызывает живой интерес и глубоко нас затрагивает. Эсхил, друг Бессмертных, сам стал бессмертным.
Некоторые современные комментаторы Эсхила замечают, что он адаптировал темы к своему времени, и в этом, вероятно, есть большая доля истины.
Царь Пеласг в «Просительницах» так обсуждает с Советом государственные дела, как если бы он был греком пятого века до нашей эры. Противоречивый Зевс из «Прометея прикованного» временами использует выражения, достойные Писистрата*. Этеокл из трагедии «Семеро против Фив» управляет своим войском и отдает приказы так, как это делал бы стратег – современник Эсхила. А Агамемнон является для Эсхила человеком, которого мучит осознание греха, и он имеет мало общего с тем, кого нам рисует Гомер.