— Знакомьтесь, Руднев-сан, — сказала Мидзуру. — Алиса Руа-тян.
— Я не силён во французском, — ответил я.
— Я умею говорить по-японски, — несколько неуверенно произнесла девочка. — Я выучила его, потому что знала, что мне тут жить.
— Тогда приветствую вас, барышня, — сказал я, беря её крохотную ручку, чтобы в шутку поцеловать.
Неожиданно лицо девочки исказилось от страха. Она отдёрнула руку и тихо-тихо, едва слышно, прошептала:
— Ваши руки… Они все в крови.
Я как-то даже смущённо спрятал руки в карманы и больше старался не смотреть в такие мудрые и взрослые глаза десятилетнего ребёнка.
На обратном пути до автомобиля я снова играл роль некоего ледокола, пробивающего путь среди людских торосов. Мидзуру левой рукой держала меня за пояс, а в правой крепко сжимала ладошку Алисы. Мы сели в авто — мы с Мидзуру впереди, Алиса одна расположилась на заднем сидении. Мидзуру завела автомобиль, и он медленно покатился по ночным улицам Токио.
— Простите, Руднев-сан, — произнесла Мидзуру, мне даже показалось, что она несколько смущается, — Алиса-тян сказала что-то о ваших руках. Я не очень поняла. Что-то насчёт крови на них… Но если вам неприятно, можете не отвечать, — спохватилась она.
— Ничего в этом такого нет, — покачал я головой, глядя на свои руки. — Тяжело воевать с пятнадцати лет и оставить руки чистыми. В Польше мы рубили врагов шашками до седла… Простите, Мидзуру-сан. Мои руки, действительно, в крови.
После этих моих слов разговор прекратился. У меня на душе стало тяжело и муторно. Мне совершенно не хотелось вспоминать о той войне, с которой мы возвращались окровавленные, нищие, голые и голодные. Нас направляли в продотряды, где мы творили столь жуткие вещи с казавшимися нам контрой крестьянами, что и вспоминать не хочется. По самый локоть у меня руки в крови. По самый локоть.
Мы вернулись в театр. Я помог барышням выйти из авто. При этом Алиса схватила меня за рукав пиджака, только бы рук не касаться. Попрощавшись с Мидзуру и Алисой, я направился в свою комнату, однако, проходя через холл, увидел весьма интересную картину. Лифт для самый богатых, ведущий в лучшие ложи второго этажа, уехал вниз. Я как-то считал, что он ездит только вверх. Интересные дела творятся в театре. Хотя, что это за театр без своих секретов.
Я не придал тогда значения этому факту, слишком устал ото всех событий этого бесконечного дня.
Следующий день начался, можно сказать, шумно. Очень шумно. В театр как будто вихрь ворвался. Вихрь по имени Готон Камеко. Девушка была высока ростом, почти с меня, что весьма удивительно для Японии, где далеко не всякий мужчина доставал макушкой до моего плеча. Кроме того, Готон была весьма мускулистой и подтянутой, с короткой стрижкой и простецкими манерами обитателя провинции. Она ворвалась в театр, распахнув тяжёлую створку двери одной рукой, и влетела в фойе.
— О нет! — вскричала случившаяся там Асахико, притворным движением хватаясь за голову. — У нас только установилась тишина после твоего отъезда, но — нет, ты вернулась, Готон-сан!
— И я рада видеть тебя, Ивасаки-сан, — громогласно расхохоталась Готон, поправляя матросский мешок на плече.
Асахико с гордым видом удалилась, а Готон быстрым шагом направилась в свою комнату на втором этаже. По дороге ей встретилась директор Мидзуру.
— С возвращением, Готон-сан, — сказала она. — У нас уже идут репетиции, так что поспеши в зал. Режиссёр, кажется, уже готова растерзать тебя.
— За что? — простодушно удивилась Готон.
— Она считает, что ты давно должна быть здесь, — усмехнулась Мидзуру, — раз начались репетиции нового спектакля, где у тебя есть роль.
Они вместе посмеялись и Готон, забросив мешок в комнату, бегом понеслась в зал, прыгая через две-три ступеньки. На бегу она едва не снесла декораторов во главе со мной. Мы как раз несли стену склепа, которую Готон чуть не пробила, успев отскочить в сторону в последнюю секунду.
— Извиняйте, — крикнула она нам и умчалась, нырнув в зал.
— Готон-хан вернулась, — усмехнулся декоратор. — Теперь будет весело.
— Ага, — кивнул ему второй. — Надо будет на сцену глядеть почаще. Таких спектаклей больше нигде не увидишь.
— Это вы про что? — поинтересовался я.
— Про Готон-хан и Ивасаки-хан, — ответил первый декоратор. — Они такие спектакли устраивают, что никаких представлений не надо.
Мы установили декорацию за сценой. После чего мои спутники направились к кулисам, чтобы посмотреть на репетицию. Я решил составить им компанию.
А на сцене, действительно, разыгрывалось ещё то представление. Репетировали сцену бала у Капулетти. Где Джульетта должна была, по задумке режиссёра танцевать по очереди с Ромео, Тибальтом и Меркуцио. В углу стоял Ютаро. Он ловил за руку Готон, когда она порывалась кинуться на Марину в праведном гневе. Сейчас, без костюмов, мне сложно было ассоциировать девушек с их героями, тем более, когда герои эти были другого пола.
Во время танца Джульетты и Тибальта разрывались самые интересные спектакли. Стоило Готон сделать одно неверное (с точки зрения Асахико неверное) движение, как Асахико бросала руки и закатывала такие сцены, что стёкла в окнах звенели. Она проходилась по поводу «деревянности» Готон, её деревенских манер, неумения танцевать и, вообще, прилично держать себя — и прочее, прочее, прочее. И так, пока Акамицу хлопками не прервала репетицию, велев Ютаро найти меня.
— Не надо меня искать, — ответил я, выходя из-за кулис. — Я здесь.
— Тем лучше, — кивнула режиссёр. — Танцы сегодня уже репетировать смысла нет, так что займитесь фехтованием.
— Конечно, — кивнул я, делая знак декораторам, чтобы несли эспадроны.
Что бы ни говорила Марина о том, что с Готон будет проще, нежели с Ютаро. Если молодого человека мы натаскивали, можно сказать, с нуля, хотя определённые навыки обращения с холодным оружием он имел, правда, достаточно специфичным. Навыки и рефлексы имелись и у Готон, однако она была рукопашным бойцом, а именно каратисткой, ученицей одной из окинавских школ, и навыки с рефлексами у неё были соответствующими. Она не умела держать оружие, приходилось Марина брать её ладонь в свою, складывая пальцы нужным образом на рукоятке эспадрона. Однако стоило отпустить их, как после первого же замаха Готон тут же сжимала руку в кулак. Нам оставалось только зубами скрипеть и повторять раз за разом как правильно складывать пальцы. Отдыхать от долгой борьбы с Готон мы по очереди отходили к Ютаро. С ним заниматься оказалось намного легче, так что мы просто фехтовали с ним, проводя поединки уже с расчётом больше на зрелищность, чтобы из зала они смотрелись как можно эффектней.
Спустя несколько часов, Готон неожиданно закричала, словно дикий зверь, и сломала эспадрон о колено.
— Это невозможно! — надрывалась она. — Я не могу этого сделать! Дайте мне нормальный меч и я покажу, на что способна!
— Готон-сан, — негромко произнесла режиссёр Акамицу, — у нас европейский театр, и фехтовать здесь надо учиться именно европейским оружием.
Готон зарычала рассерженным тигром и потребовала себе новый эспадрон.
— Он тебе пока не нужен, — отрезала Марина. — Научись сначала нормально держать рукоятку, а уж после этого дадим тебе новый.
Мне показалось, что Готон готова уже ударить Марину, она аж задрожала вся от ярости. Но сдержалась и лишь протянула Марине руку с зажатым в ней обломком эспадрона.
Так мы мучились с ней до самого позднего вечера. Пока в зал не вошла Дороши и не напомнила нам, что пора бы и поужинать. Все вместе мы прошли в столовую, где на столиках уже были расставлены тарелки, как в хорошем ресторане накрытые металлическими колпаками. Тогда я впервые увидел, что японка может есть столько же, сколько взрослый европеец, да ещё и такими темпами, что за ушами трещало. Мы так на еду накидывались после Польской войны, ели, как в последний раз, ведь он, действительно, мог стать последним.