Он прочитал, вернее, продекламировал с удивительной силой весь первый акт и половину второго. Я смотрел на него как завороженный и видел то Лира, с душой, выжженной смертельной печалью, то сверкающего гениальностью, циничного и животрепещущего Шута. К середине второго акта в его голосе послышалась усталость, или мне это показалось, но диалог Лира с Ребаной прозвучал, на мой взгляд, несколько тускло. Я подумал, не подняться ли мне и не сказать ли ему, что на сегодня хватит, сэр Уилфред, я прошу вас, остановитесь, это было великолепно, но вы, наверное, устали, даже побледнели немного. Но в этот момент заговорил герцог Корнуэльский. Глухим, взволнованным, исполненным знамения голосом он возвестил: «Уйдем и мы, близка гроза»[8], и трагедия вновь зазвучала с прежней силой, лица ожили, вошел Глостер, чтобы поведать: «Король в жестоком гневе» и что «стемнеет скоро, слышен вой зловещий». И глухой голос Корнуэла громом отозвался под высоченными сводами огромного дворцового зала: «Ворота на запор! Какая ночь! Уйдем от бури!»
Антракт, сказал Уилфред Коттон, не пройти ли нам в фойе, выпить чего-нибудь.
7. Слуга ждал нас на террасе, уже приготовив ликеры. Мы пили коньяк опершись на тонкие перильца балюстрады и вслушиваясь в звуки опустившейся ночи. Обезьяны, которые, пока смеркалось, устраивали душераздирающие концерты, сейчас наконец угомонились и уснули в ветвях. Из джунглей доносились только неясные шорохи или глухие звуки, иногда крик птицы. Сэр Уилфред спросил, доставила ли мне удовольствие трагедия. Я ответил, да, большое. А исполнение, что вы об этом скажете, кто вам больше понравился, Лир или Шут? Я признался, что интерпретация роли Шута показалась мне неожиданной по своей агрессии, ярости, почти безумию. Но и Лир потрясает: в нем чувствуется какая-то болезненная незащищенность от свалившейся на него мерзости, полное изнеможение и в то же время приговор. Он согласился, затем пояснил: исполнение роли Шута было намеренно взвинченным и буффонадным, поскольку необходим сильный комический фон с тем, чтобы подчеркнуть безмерную опустошенность Лира. Сегодняшнего Лира я посвятил памяти сэра Генри Ирвинга, сказал он, вы его знаете? Ах да, конечно, он же умер, когда вы, наверное, еще и не родились, в 1905 году. Это был величайший актер, лучший исполнитель Шекспира всех времен. У него были королевские манеры и голос арфы. Лир — жемчужина его коллекции, никто и никогда не смог сравниться с ним в этой роли, печаль его Лира была бездонной, как преисподняя, и невозможно было вынести этих страданий, когда он в третьей сцене пятого акта сжимал руками виски, словно пытался сдержать нарастающий в голове взрыв, и бормотал: «Бездыханна! Я отличу, где смерть, где жизнь: она мертвей земли!» Но мы, может быть, продолжим беседу в другой раз, сказал без паузы Уилфред Коттон и пригласил меня на третий акт.
8. В течение шести месяцев, до конца 1934 года, каждый четверг я приходил в театр Уилфреда Коттона. И встречал там нескладного Гамлета, несчастного, решительного и одновременно благородного Лаэрта, безумного Отелло рядом с коварным Яго, измученного Брута, высокомерного и презрительного Антония и еще многих персонажей Шекспира в этом маленьком царстве лицедейства, театре радости и боли, побед и поражений — в тростниковой хижине с жалким соломенным ковриком. Наши вечерние беседы в «фойе» и за ужином — а мы говорили обо всем: о театре, погоде, музыке, кухне — делались все задушевнее, не становясь, впрочем, доверительными, а наши добросердечные отношения так и не переросли в дружеские. Мы просто глубоко уважали друг друга, возможно, не сознавая этого, объединенные безусловной любовью к театру.
Я закончил свою работу раньше, чем предполагал, и собирался уехать в конце недели. В субботу вечером Уилфред Коттон пригласил меня на прощальный ужин. В честь моего отъезда, видимо учитывая радость, которая так и сквозила на моем лице, как бы я ни старался ее скрыть, он исполнил «Сон в летнюю ночь». Эта комедия, сказал он, написана специально для представления во время свадеб знати, однако она будет подходящей и для празднования вашего развода с этим уголком земного шара, который, как мне кажется, не слишком пришелся вам по сердцу.
Мы попрощались в театре. Я попросил его не провожать меня до машины: я предпочел расстаться с ним здесь, в этом странном месте, которое было сценическим пространством наших забавных отношений. С тех пор я больше никогда его не встречал.
9. В октябре 1939 года в мой кабинет в Лоуренсу-Маркише доставили телеграмму. Это был запрос английского консула в Мозамбике о выдаче тела подданного Ее Величества королевы Великобритании, скончавшегося на португальской территории, в округе Каниемба. Умершего звали Уилфред Коттон, восьмидесяти двух лет, место рождения — Лондон. И лишь теперь, когда я вновь встретил его имя напечатанным в этом печальном официальном документе, человеческое любопытство неожиданно проснулось во мне, и я бросился в английское консульство. Меня принял сам консул, мой давнишний приятель. Он, казалось, изумился, когда я рассказал ему о своем знакомстве с Уилфредом Коттоном, и уж вовсе был поражен моей неосведомленностью, ведь речь шла о величайшем актере шекспировского театра, горячо любимом английской публикой, много лет назад внезапно покинувшем цивилизованный мир, да так, что никому не удалось обнаружить его следов. С необычной для него откровенностью консул поведал мне о причинах, побудивших сэра Уилфреда оставить Англию и уехать умирать в этот Богом забытый уголок земли. Рассказав о них, он не много добавил к вынесенному мной впечатлению об этом человеке. Причины были благородны и возвышенны, почти патетичны. Они были бы достойны пера самого Шекспира.
Перевел с итальянского Валерий Николаев.
Антонио Табукки (род. в 1943) — один из самых читаемых и переводимых сегодня писателей Италии, признанный мастер психологического рассказа. Именно этот жанр представлен практически во всех его книгах: «Piazza d’Italia» («Площадь Италии», 1975), «Il piccolo naviglio» («Кораблик», 1978), «Il gioco del rovescio» («Игра в наоборот», 1981), «Donna di Porto Pim» («Женщина из Порто-Пим», 1983), «Notturno indiano» («Ночной индеец», 1984), «Piccoli equivoci senza importanza» («Маленькие экивоки, не имеющие значения», 1985), «Il filo dell’orizzonte» («Линия горизонта», 1986), «Requiem» («Реквием», 1992) и др. За книгу «Реквием» Табукки были присуждены премия международного Пен-клуба в 1992-м и крупнейшая литературная премия Италии «Palazzo al Bosco» в 1993 году.
Большой знаток и любитель поэзии, особенно иберийской, Табукки был инициатором и редактором антологии сюрреалистической поэзии «La parola interdetta» («Запретное слово», 1971), итальянского перевода стихов знаменитого португальского поэта Фернандо Песоа «Una sola moltitudine» («Единое множество», 1979).
В 1987 году Табукки был удостоен почетной французской литературной премии «Medicis Etranger», вручаемой лучшему иностранному литератору года.
На русском языке рассказы Антонио Табукки впервые были опубликованы в 1984 году в журнале «Простор» (Алма-Ата) в переводе В. Николаева. Два рассказа, которые представляет теперь читателям «Новый мир», взяты из сборника «Игра в наоборот».