— Макарска, — сказал Шаббат. — Макарска и Мадамаска.
— Да, — сказала Дренка, — какое совпадение. Два места, где мне было интереснее всего жить. Там правда было очень интересно. Мы купались. Весь день проводили на пляже, а вечером — танцы. Там у меня в первый раз и было. Иногда мы обедали. Нам подавали суп в таких маленьких мисочках, и вечно проливали на тебя, они были неопытные, официанты. Носили по целому подносу и всегда проливали. Америка была так далеко. Я даже мечтать о ней не могла. Как я могла тогда подумать, что буду танцевать с тобой в мотеле, а ты будешь петь мне эти американские песни. Так тесно приблизиться к Америке. Я танцевала с Америкой.
— Милая, ты танцевала с безработным развратником. С типом, у которого руки — в пятнах времени.
— Нет, ты и есть Америка! Да, да, мой злой мальчик. Когда мы прилетели в Нью-Йорк и выехали на хайвей, так вот что это такое — хайвей, увидели эти кладбища, мимо которых на полной скорости просвистывают машины… Все это меня пугало и подавляло. Я сказала Матиже: «Мне здесь не нравится». И заплакала. Моторизованная Америка, бесконечные машины, машины, машины, неостановимый поток, и вдруг — тихий уголок среди всего этого ада. Такие городки разбросаны тут и там. Все это меня так пугало, было так непохоже на то, к чему я привыкла, так непонятно. Благодаря тебе сейчас все по-другому. Ты знаешь об этом? Теперь я думаю о здешних камнях по-другому, теперь я все понимаю. Теперь мне жаль, что мы с тобой никуда не ездили. Я сегодня весь день жалела об этом, думала о разных местах.
— О каких местах?
— Где ты родился, например. Я была бы рада побывать на берегу Джерси.
— Нам надо было поехать туда. Я должен был свозить тебя.
Рада, Нада, Ада. Три слепые мыши.
— В Нью-Йорк-сити. Я бы хотела увидеть его твоими глазами. Куда бы мы с тобой ни ездили, мы всегда ехали, чтобы спрятаться. Ненавижу прятаться. Хорошо было бы отправиться с тобой в Нью-Мексико. Или в Калифорнию. Но главное, в Нью-Джерси, посмотреть на море, у которого ты вырос.
— Я понимаю.
Слишком поздно, но понимаю. Это чудо, что мы не умираем на месте оттого, что вдруг понимаем что-то, и понимаем слишком поздно, — от одного этого.
— Хорошо было бы, — сказала Дренка, — съездить на уик-энд в Нью-Джерси.
— На это не потребовалось бы и уик-энда. От Лонг-Бранч до Спринг-Лейк и Си-Герд — всего одиннадцать миль. Езжай в Нептьюне по главной улице, и оглянуться не успеешь, как окажешься в Брэдли-Бич. Проехать десять кварталов в Брэдли — и ты в Эйвоне. Там всё рядом.
— Расскажи мне. Расскажи.
В «Ку-ку» она тоже все просила: «Расскажи, расскажи, расскажи!» Ему пришлось крепко подумать, чтобы вспомнить, чего он ей еще не рассказывал. Да если даже он повторится, так ли это важно? С умирающими можно повторяться бесконечно. Им это все равно. Им главное слышать, что вы с ними говорите.
— Да ничего особенного, просто жизнь в небольшом городке. Ты же все это знаешь, Дренка.
— Расскажи мне. Пожалуйста.
— Со мной ничего такого интересного не происходило. Я никогда не водился с нужными ребятами. Я был неуклюжий коротышка, моя семья не принадлежала к местному «обществу», и богатые девицы из Дила не выцарапывали друг другу глаза из-за меня. Мне удалось в старших классах пару раз неплохо подработать, но это все были случайные удачи, это не считается. А в основном мы торчали где-нибудь и болтали о том, как бы мы себя вели, если бы нам довелось с кем-нибудь перепихнуться. Рон, Рон Метцнер, которому вообще не светило, такая у него была кожа, обычно утешал себя, говоря: «Это же должно произойти рано или поздно, верно?» Нам было все равно, где и с кем, мы просто хотели потерять невинность. Потом, когда мне исполнилось шестнадцать, я хотел уже только одного — слинять.
— И ты ушел в море.
— Нет, ушел я только через год. А все лето проработал спасателем. Это днем. А как же — там, на пляже, случались девушки из весьма состоятельных еврейских семей из Северного Джерси. Так что по ночам я работал, чтобы компенсировать жалкие гроши, которые получал за дневную работу спасателем. Я беспрестанно работал после школы, летом, по субботам. У Рона был дядя, а у дяди была лицензия на производство мороженого. Тележки с мороженым везли по пляжу. Динь-динь-динь, колокольчики. Как-то и я продавал мороженое в бумажных стаканчиках с тележки, прицепленной к велосипеду. За лето у меня бывало две-три работы. Отец Рона торговал сигарами «Датч мастер», работал на одну сигарную компанию. Для меня, провинциального мальчишки, этот человек был очень колоритной фигурой. Вырос в Южном Бельмаре, сын тамошнего кантора, а когда я его знал, уже имел лошадь, корову, домик с уборной во дворе и колодцем. Мистер Метцнер был величиной с многоквартирный дом. Огромный мужчина. Любил сальные шутки. Торговал сигарами «Датч мастер», а по субботам слушал оперу по радио. Когда мы с Роном учились в последнем классе, его отец умер от инфаркта, обширного, как отель «Ритц». Рон и ушел со мной в море — вместо того, чтобы остаток жизни продавать фруктовое мороженое на палочке. «Датч мастер» тогда делали в Ньюарке. Мистер Метцнер отправлялся туда дважды в неделю, чтобы привезти товар. Бензин во время войны давали по норме, так что зимой, по субботам, мы с Роном на велосипедах развозили товар покупателям. Одну зиму я подрабатывал в отделе дамской обуви в универсальном магазине Левина в Осбери. Довольно крупный был магазин. Осбери был оживленный город. На одной только Кукмэн-авеню было пять-шесть обувных магазинов. «Миллер» и так далее. «Теппер». «Стейнбах». М-да, Кукмэн была улица что надо, пока не начались беспорядки. Тянулась от пляжа до Мейн-стрит. Я не рассказывал тебе, что в четырнадцать лет был специалистом по дамской обуви? Удивительный мир порока я открыл для себя в магазине Левина в Осбери-Парк. Старый торговец поднимал дамам ножки, примеряя туфли, и я незаметно заглядывал под юбки. Когда покупательница разувалась, он брал туфли, в которых она пришла, и отставлял их подальше, чтобы она не могла дотянуться. А потом начиналась потеха. «Это же не туфли, — говорил он им, — это же тряпье, шматте» — и поднимал их ножки все выше и выше. Я потом на складе нюхал стельки туфель, которые они мерили. Друг моего отца торговал вразнос носками и рабочей одеждой в окрестностях Фрихолда. Отправлялся к оптовикам в Нью-Йорк, возвращался, и мы с ним ездили по субботам на грузовичке, — когда у него появился грузовичок, — и я торговал и получал в конце дня свои пять долларов. Да, самая разная у меня бывала работа. Многие из тех, кто меня тогда нанимал, были бы весьма удивлены, узнав, что я теперь стал таким специалистом в финансовых делах. Не похоже было. Где и правда удавалось срубить капусты, так это на парковке машин, у Эдди Шнира. Мы с Роном занимались этим по ночам, днем-то я в то лето работал спасателем. В общем, доллар с каждой второй машины мы брали себе в карман. Эдди знал, но у него раньше работал мой брат, а Эдди любил Морти, потому что он был еврей и при этом спортсмен и не околачивался после работы со всякими бездельниками и хулиганьем, а шел домой помогать отцу. Кроме того, Эдди и сам шустрил с недвижимостью, и был тот еще проходимец, и денег имел столько, что ему было плевать. Но попугать меня он любил. Его зять обычно следил за нами.