— Мы навсегда связаны.
Теперь оба плакали.
— А когда ты писала на меня?
— Это было занятно. Я была не очень уверена… Не то чтобы мне не хотелось этого. Но ты знаешь, самой предложить — не хочешь ли, чтобы я на тебя пописала… Так подставиться… Нет, я была не против, но как ты на это отреагируешь? Как тебе понравится, если я помочусь тебе на лицо? А вдруг тебе вкус покажется неприятным, или ты решишь, что это унизительно. Так что сначала я очень стеснялась. Но когда начала, и поняла, что все хорошо, что нечего бояться, и когда я увидела, как ты реагируешь, — ты попробовал, ты даже проглотил немного, — тогда… тогда мне понравилось. Я стояла над тобой, и мне казалось, что я могу сделать с тобой все что угодно, и это будет хорошо. Что мы что угодно можем сделать вместе. Микки, это было так чудесно!
— Я должен признаться тебе…
— Да? В чем?
— Мне не так уж нравилось пить твою мочу.
На крошечном лице появилась улыбка, и эта улыбка была значительно больше самого лица.
— Да нет, я хотел этого, — сказал Шаббат. — Когда ты начала, то сначала полилось тонкой струйкой. И это было так себе. Но когда пошел полный объем…
— «Полный объем»! Ты уже разговариваешь, как я! Я приучила тебя говорить по-английски, как будто переводишь с хорватского. Я тебя заразила!
— Это точно.
— Ну так расскажи мне, расскажи, — возбужденно продолжала она. — И что же случилось, когда пошел полный объем?
— Тепло. Я был поражен, как тепло.
— Точно. И от этого тепла так приятно.
— И вот я у тебя между ног, и это попадает мне в рот. И… Дренка, мне не очень-то этого хотелось.
Она кивнула:
— Угу.
— Ты почувствовала это?
— Да. Да, дорогой.
— Это возбудило меня больше потому, что я видел, как это возбуждает тебя.
— Меня это действительно возбуждало.
— Это было видно. И этого мне хватило. Но я не мог настолько отдаться этому, чтобы пить, как пила ты.
— Ты. Как странно, — сказала она. — Почему?
— Наверно, и я не все могу.
— Какой она показалась тебе на вкус? Сладковатая? Твоя была сладковатая. Вкус пива и этот сладковатый привкус.
— А знаешь, что ты тогда сказала, Дренка? Когда перестала писать?
— Нет.
— Не помнишь? Когда ты уже пописала на меня?
— Ты помнишь это? — спросила она.
— Как я мог забыть? Ты вся сияла, вся светилась. У тебя был вид победительницы. И ты сказала: «Я это сделала! Я сделала это!» И я подумал: «Да, Розеанна не то пьет».
— Да, — она засмеялась. — Да, наверно, я так сказала. Вот видишь, я ведь говорила тебе, что очень стеснялась в начале. Точно. У меня было такое чувство, будто я выдержала экзамен. Нет, не экзамен… Как будто…
— Как будто что?
— Возможно, я волновалась, не пожалею ли потом об этом. Иногда появляется мысль сделать что-то, или тебя кто-нибудь подталкивает к этой мысли, а потом, когда ты это сделала, тебе становится стыдно. И я не была уверена — не стану ли потом стыдиться этого. Настолько немыслимым мне это казалось. А теперь мне даже приятно говорить с тобой об этом. Я так хотела тебя — и одновременно чувствовала, что полностью тебе отдаюсь. Никому другому я не могла бы так отдаться.
— Помочившись?
— Да, и позволив тебе помочиться на меня. Я это чувствую, и тогда чувствовала: ты был совершенно мой в тот момент. Во всех смыслах. И когда я лежала потом в ручье и обнимала тебя, я обнимала тебя… как любовника, как друга, как человека, которому я смогу помочь, если он заболеет, как брата по крови. Ты знаешь, это был ритуал, ритуал инициации.
— Обряд инициации.
— Да. Обряд инициации. Очень точно. Правильно. Это очень неприлично, но только совершив это, ты понимаешь, как невинен этот мир.
— Да, — сказал он, глядя на нее, умирающую, — мир на редкость невинен.
— Ты был моим учителем. Мой американский любовник. Ты научил меня всему. Петь песни. Не путать божий дар с яичницей. Трахаться в свое удовольствие. Получать радость от своего тела. Не стесняться своих больших сисек. Это все ты.
— Что до траханья, то ты все знала и до встречи со мной, дорогая, во всяком случае, кое-что знала.
— И все-таки, будучи замужней женщиной, не много возможностей я имела в этом смысле.
— Ничего детка, кое-что ты успела.
— Ах, Микки, это было так здорово, так круто — все эти блядки. Это была жизнь. Лишить себя целиком этой ее стороны — какая это была бы большая потеря. Ты мне это дал. Ты дал мне двойную жизнь. Одной жизни мне было мало.