Челка прилипла ко лбу. И тошнота подошла к горлу. В такой-то духоте.
— Белая как смерть! — Второй режиссер повернулся в ее сторону. Странно, что ее кто-то сейчас заметил. — Еще двенадцать минут. Шансы есть!
— Конечно есть. Мутит меня как-то.
— Нервы. Какой день подряд без обеда. Кофе, кофе, сигареты, кофе.
В аппаратную набились все, кто только может. Разгоряченные, мокрые, потные, почти как парни на поле. Взглядами, молитвами и криками завораживая мониторы, на которые идет прямой сигнал из Лондона.
— Двенадцать минут до конца основного времени исторического матча, первого в истории нашей национальной сборной матча за медали чемпионата мира по футболу. Наши парни уже сделали невозможное, во что до начала чемпионата не верил никто, — дошли до полуфинала! И вот теперь бьются за бронзовые медали!
Вновь и вновь повторяет комментатор. И то же самое одними губами повторяет ее муж, дежурящий здесь, в студии, на случай обрыва связи с Уэмбли.
— Сборная Португалии — сборная Советского Союза. Счет по-прежнему один — один. Эйсебио на двенадцатой минуте с пенальти открыл счет… один — ноль.
Можно подумать, кто-то сейчас этого не знает!
— Эдуард Малофеев на сорок второй минуте сравнял… Двенадцать минут. Двенадцать минут!
Будто в целой стране сейчас найдется человек, который не знает, какой счет и сколько минут осталось. Даже мама, которой она звонила незадолго до перерыва спросить, уснули ли малышки, бросила трубку, закричав, что «нам чуть не забили». Называется, купили маме телевизор, чтобы на зятя смотрела и меньше на него ругалась!
Страна с восхитительным наслаждением сходит с ума.
Она и сама окунулась бы в это волшебное помешательство, если бы от духоты ее так не мутило. И если хоть кто-то, кроме нее, в этой насквозь прокуренной аппаратной мог бы трезво соображать, то понял бы, что после этих двенадцати минут, нет, уже одиннадцати минут, им придется выйти в эфир. И кроме футбола не забыть про ситуацию в Анголе и про заявление, только что переданное «сверху». И что этот выпуск новостей нужно готовить прямо сейчас. В духоте, тошноте и помешательстве.
Мужу придется что-то говорить в прямом эфире, а не просто кричать «Гооооол!». И текст для этого выпуска должен кто-то написать, потом показать такому же сходящему с ума главному редактору, завизировать у службиста, в котором и то проснулись человеческие реакции — и он прибежал из своего дальнего кабинета в аппаратную вместе со всеми смотреть трансляцию. Пиджак снял, но его толстый синий карандаш для вычеркивания недопустимого торчит из нагрудного кармана прилипшей — как у всех — от пота рубашки, того и гляди начнет на рубашке оставлять визы: «Сократить! Убрать! Не позволять!»
Хорошо еще, что никуда не придется бежать с текстом, все здесь! А еще бы переписать текст на большие листы бумаги, чтобы потом стоять за камерой и держать эти листы, муж в таком состоянии точно не сможет читать по эфирной папке. Но на переписывание времени нет, написать бы и завизировать успеть!
Секундомер бежит.
Десять минут.
Тошнота волнами, как атаки на наши ворота. Вся надежда на дополнительное время. Но перед дополнительным временем будет перерыв, и новости должны выйти в эфир через эти несколько минут. И это могут быть три совершенно разных выпуска. Но все три — и победный, и траурный, и нейтральный — должны быть готовы за эти десять минут.
Что мужу придется сегодня выходить в эфир одному, без партнерши, стало понятно еще до начала матча, когда главный редактор выгнал из студии их главную телезвезду. Мужу до ее популярности еще жить и жить, но сегодня главный ее выгнал. Увидел, с какими капризами их великая звезда выбирает наряд.
В капризах звезды перед эфиром не было ничего особенного. Вешалки с одеждой, летающие по гримерке и по студии, крики на парикмахершу и костюмершу — не то принесли, не так причесали, — все как обычно.
— В белом выйду, если выиграем, в красном — если проиграем, по телевизору будет смотреться вполне траурно…
И нельзя сказать, чтобы звезда была не права. Полтора часа назад перед матчем на мониторах прямой трансляции уже шла картинка разминки с Уэмбли, и красная форма советской сборной, конечно, казалась черной. И только на одном ближнем к ней небольшом экране тестового цветного вещания черное превращалось в алое, пульсировало и било по глазам, добавляя головокружения.
Кажется, их звезда была единственной в целой стране, кого ее внешний вид интересовал больше, чем исход матча. Но главный редактор, обычно боящийся лишнее слово звезде сказать, в этот раз на нее заорал: