Жозеф и Гастон первыми приехали в Америку. На заработанные на флоте деньги они перевезли остальных, задолго до того, как Гитлер захватил места, которые мы по привычке зовем Трансильванией. Да, теперь это Румыния, но отдельные части принадлежат другим республикам. Поделенная между разными странами Восточной Европы, Трансильвания не стала от этого богаче. Бабушка Сала плакала и молилась по-венгерски за горы, белые цветы и березы. Но ехать обратно никто не собирался.
А мамина семья, дедуля и бабуля, уже жили в Америке, когда туда эмигрировала семья отца.
Уже тогда они не были эмигрантами.
Они были американцами в третьем поколении. Жили сначала в Висконсине, потом в Чикаго, когда там были лишь поля вдоль эстакады метро. В шестнадцать лет наш прадед отправился на войну Севера и Юга. Он выжил и женился на девушке не старше себя. Они занимались сельским хозяйством, пока не произошел несчастный случай с плугом, после которого прадед, как и я, прихрамывал на одну ногу, только правую. Он брался за разную работу, пока не приехал в Чикаго. Благодаря хорошему вкусу он стал шляпным мастером.
Тогда богатые постоянно носили шляпы, каждый день. Прадед даже отправлял свои изделия в Майами и Канаду. Конечно, сначала ему пришлось пойти в ученики к старику Даго, хотя он был уже взрослым человеком, имел семью. Мастерская Даго делала прекрасные шляпы. Рубашки, костюмы, свитера. И делает их по сей день. Наконец, прадед открыл собственную мастерскую и лавку «Шляпы Корнелиуса». Никакого Корнелиуса там и в помине не было, но тогда, в начале XX века, ему казалось, что так звучит солиднее. Дедуля подрос и тоже занялся шляпами. Потом дедулин сын, мамин брат, решил учиться на юриста-криминалиста. Папа мне как-то сказал вполголоса, что шляпы, кажется, выходят из моды. Кроме того, он считал, что шляпа сжимает голову, и если ее носить целый день, то облысеешь.
Сам папа носил только синие рабочие штаны и рубашку. Еще у него был костюм, который он надевал на все свадьбы и похороны, и синий пиджак. У меня тоже один костюм, со свадьбы остался. Он давно уже на меня не налезает, хотя Джоани все грозится заставить меня гулять с ней по вечерам — будто ей мало дневной работы.
Как-то раз, перед тем как ему пришлось закрыть мастерскую, дедуля спросил папу — я зову своего отца папой, как принято в Америке; ему уже девяносто лет, и он, слава богу, чувствует себя хорошо — спросил, не хочет ли он присоединиться к семейному бизнесу. Но папа к тому времени уже вступил в профсоюз сантехников, как и его брат, мой дядя. На окраинах города шло бурное строительство, платили очень хорошо. Да, приходилось немало отстегивать профсоюзным боссам — и тогда, и сейчас. Но папа и дядя хотели быть самостоятельными, заниматься не только ремонтом, но и обустраивать новые дома и школы. Если бы они не переехали за пределы города, в пригород под названием Грант, то громилы из профсоюза переломали бы им ноги за сбивание цен в Чикаго, где у мафии было куплено все и вся. Поэтому они переехали. Купили кирпичный двухэтажный домик на две квартиры, который я помнил с детства, и принялись пахать.
Думаю, мой дедушка, дедуля, был очень расстроен. Он ничего не сказал, только вздыхал о старых временах. Как-то Джеки сказал ему, что, когда вырастет, будет делать отличные шляпы. Дедуля дал ему за это монету в полдоллара. Еще он подарил мне и Джеки шляпы. Джеки шляпа шла. Ему все шло, что бы ни надел. Я свою не носил. Сейчас головные уборы снова входят в моду — их носят негры, а молодежь хочет носить то, что носят чернокожие.
Это он, дедуля, передал нам реликвии. Я не имею в виду какие-то священные реликвии вроде частицы истинного креста. У них не было никакой магической или религиозной нагрузки.
И не могло быть.
В том-то и смысл.
Понимаете?
Ему они достались от отца. Дедуля хранил их в фирменной коробке «Шляпы Корнелиуса».
Он их отдал, когда нам с Джеки было по двенадцать лет.
Стояло лето. Мы сидели на низкой черной ограде из кованого железа, поджидали Патрисию Финниан. Это сестра Джоани, старшая из выводка, и каждый вечер она проходила мимо этого места. Патрисия была горячей штучкой. Она размахивала ярко-красной пластиковой сумочкой, тугой «хвост» ее черных волос плясал, как отдельное живое существо, фонари над головой подсвечивали ее груди под дешевым ситцевым платьицем. Другие девочки не устраивали такого представления, пересекая несколько улиц, отделявших наш Грант от Чикаго. Ей было семнадцать лет, и на нас с Джеки она даже не смотрела. На углу квартала ее подобрал Даго на длинном белом «Линкольне». Теперь Патрисия превратилась в настоящую леди. Она живет в Лейк-Форест, в доме размером с квартал. Нас с Джоани она приглашает в гости в канун Рождества, примерно так же, как король созывал своих конюхов преломить с ним хлеб в ночь Рождества Христова. Она дарит нам безделушки, над которыми мы с Джоани смеемся весь год, — что-то вроде хрустальных солонок с малюсенькими ложечками.