Произнеся это вслух, я понял, что так и есть. Два поезда промчались навстречу друг другу, но только один пассажир смотрел в окно.
– Вы уже настоящий писатель. – Кэндис Корингтон почти улыбалась. – А что Кэтрин говорила насчет всех этих идей о судьбе?
– Я ничего ей не рассказывал. Не хотел ее напугать. Не хотел, чтобы она посчитала меня ненормальным. Теперь я жалею, что ничего не сказал. Дурак я был, что не сказал. Надеюсь, это вас не напугает, но я твердо верю, что мы с ней были предназначены друг для друга.
Миссис Корингтон покачала головой.
– Надо было сказать. Она во все это верила, в судьбу и все такое. Любила книги, в которых все по-другому, не как у нас. Книги об альтернативных реальностях, как она это называла. Забавно. У нее всегда было чувство, что она найдет свою истинную любовь здесь, в Стерлинг-Спрингс.
Я чуть не задохнулся. «Это же я. Я – ее истинная любовь».
– Я не сую нос в чужие дела, и все-таки можно спросить, что случилось? Просто я был в шоке, когда узнал.
Она испуганно посмотрела на меня и закрыла рот ладонью.
– Вы не знаете?
– Нет.
Она выглядела совершенно опустошенной, словно вдруг постарела на десять лет.
– Прошу прощения, я сейчас не могу об этом говорить. Просто не выдержу. Наверное, вам лучше уйти.
– Да, конечно. – Я не хотел уходить, но все равно поднялся.
– Спасибо за цветы. Было очень любезно с вашей стороны. Мне очень жаль. Мне так жаль.
Я вышел наружу, в жаркий солнечный день, дверь у меня за спиной закрылась. Парень, возившийся с двигателем, вновь поднял голову и посмотрел на меня. Я был раздосадован до безумия.
Я перешел через улицу и приблизился к нему.
– Привет, – сказал я.
На парне была обтягивающая футболка с надписью «На взводе». Его эспаньолка смотрелась неровно; справа он сбрил больше, чем нужно. Эта асимметрия раздражала.
– Да?
– Просто хотел спросить… Вы хорошо знаете миссис Корингтон из дома напротив?
– Неплохо, – сказал он, вытирая о джинсы испачканные руки.
– Вы знаете, что случилось с ее дочерью?
– Умерла.
– Я знаю. Но от чего умерла?
Парень прищурился.
– А тебе что за дело, удод?
– Прошу прощения?
– Спросил бы у ее матери. Чего ты меня-то выспрашиваешь?
– Ладно, неважно.
Я подошел к своему микроавтобусу, забрался в кабину, завел двигатель и принялся разворачиваться. Все это время парень смотрел на меня. Он что-то говорил, тыча пальцем в мою сторону, но я не слышал, что именно. Окна были закрыты.
После работы я приехал домой и сразу спустился к себе в подвал. Достал из кармана счет за телефон. Мне было стыдно, что я его украл. Я смотрел на нью-йоркский адрес и представлял себе старое многоквартирное здание на улице с рядом деревьев вдоль проезжей части. На первом этаже, в подъезде, висели почтовые ящики. Счет за телефон опустили в ящик, и он ждал там Кэтрин.
Я вскрыл конверт. Счет был на несколько страниц. Развернутый список звонков, сделанных за последние недели мая. Большая часть – в Иллинойс. Наверное, Кэтрин звонила матери. Десятки местных звонков по Нью-Йорку, несколько – в Ньюарк и Бостон, один – в Чикаго. Я всерьез задумался о том, чтобы съездить в Нью-Йорк, найти ее дом, поговорить с соседями. Узнать, как она умерла.
Но потом я вдруг понял, что это неважно. Совершенно неважно, как она умерла. Важно то, что ее уже нет и у меня нет ни единого шанса. Мне вспомнилась мягкая шерсть джемпера под моими пальцами, ее закрытые глаза и гладкая кожа, тонкий шрам на лбу, и откуда он у нее взялся – и еще сны. Эти сны, в которых она ни разу со мной не заговорила.
Я смотрел на телефонный счет. «Господи боже». Телефонный счет. Наверху первой страницы был ее номер. Я схватил трубку и набрал номер. Первый гудок. Второй. Третий. После четвертого гудка включился автоответчик.
– Привет, – сказала она, голос был звонким и чистым. – Это Кэтрин. Сейчас меня нет, но ты знаешь, что делать.
Потом раздался короткий сигнал, и я положил трубку.
Когда мне было девятнадцать лет, я работал курьером в фирме доставки цветов в западном предместье Чикаго, где кончаются торговые центры и начинаются фермерские угодья. Как-то морозным субботним утром мне пришлось расставлять цветы в траурном зале в местном бюро похоронных услуг. Я был там один – только я и усопший в открытом гробу. Я взглянул на него, на нее – и этот образ впечатался мне в сознание навсегда. В гробу лежала юная мать с младенцем в руках. Я был потрясен. Я вышел, забрался в кабину своего микроавтобуса и расплакался. С тех пор эта мать и ее ребенок не дают мне покоя.