– Вам так повезло, – выпалил Джим с равной долей зависти и восхищения. – Увидеть свое имя в печати! За это я отдал бы все на свете!
– Я уже отдал… и боюсь, оно того не стоит.
– Что? – ошеломленно переспросил Джим.
– Тебя разве не предупреждали, что надо быть осторожнее в своих желаниях?
– Кажется, нет. Да и что с того? То, что вы делаете… это так необычно. Это же настоящая магия!
Филлипс отпил кофе из большой чашки и на секунду прикрыл глаза, то ли наслаждаясь ароматным напитком, то ли собираясь с мыслями.
– Я смотрю, ты частенько используешь это слово.
– Какое слово? – Джим вдруг почувствовал себя растерянным, обескураженным.
– Скажу тебе одну вещь, Джим Холлоуэй. Похоже, ты задался безумной целью… поймать в руки молнию. Но так же, как здесь, в Провиденсе, нет никакой лавки чудес, в мире нет никакой магии.
– Я не совсем понимаю… – Джим умолк, так и не договорив.
Филлипс наклонился вперед, его серые глаза смотрели на Джима в упор.
– Магия есть лишь в одном месте. Вот здесь. – Филлипс легонько постучал кулаком по своей впалой груди. – И когда тебя назначают ее хранителем, это не дар, а проклятие.
Видимо, на лице Джима отразилось полное непонимание. Не дождавшись ответа, Филлипс продолжил:
– Мы – единственные печальные чародеи на всем белом свете. Большинство из нас знают не более одного фокуса, и настоящая иллюзия заключается в том, что мы искренне верим, будто владеем великим множеством трюков.
Джим не совсем понимал, о чем говорит Филлипс, но боялся в этом признаться. Похоже, его новый знакомый выдавал некое странное предостережение, но Джим не хотел даже слышать об этом. И уж тем более – от другого писателя! Невероятно, но он вдруг понял, что его раздражает этот человек, который как будто утрачивал телесную плотность в тусклом послеполуденном свете, словно сейчас он исчезнет, растворится, как неприятный туман.
Вот почему Джим сказал:
– Вы так говорите… не знаю… с горечью? Или даже со злостью.
Филлипс кивнул, словно ждал именно такой реакции.
– Если я в чем-то таком и повинен, уверяю тебя, у меня есть причины.
– Что же это за причины?
– Если ты наблюдательный мальчик, ты уже должен понять, что у меня нет ни средств, ни здоровья. Хотя я пытаюсь себя уговаривать, что все дело в обычной хвори, эта ложь никак не отменяет того, что меня пожирает.
И вот тут Джим все понял. И снова почувствовал себя дураком. Ведь он так свято верил в собственную ложь – величайший самообман юности, – что он будет жить вечно.
Он пытался придумать подходящий ответ и вдруг с удивлением услышал свой голос – слова вырвались сами, из того места, где мысли сменяются чувствами.
– Вы считаете, что ваше творчество вас убивает?
Филлипс задумался над вопросом, который, скорее всего, ему еще никогда не задавали.
– Думаю, подмечено верно и весьма проницательно.
Джим весь просиял.
– А я думаю, вы ошибаетесь. Я думаю, наоборот. Оно вас оживляет и доставляет единственное настоящее удовольствие, которое можем знать мы… как вы там говорили? «Печальные чародеи».
Филлипс снова изобразил подобие улыбки, но на этот раз он действительно постарался.
– Вы, молодой человек, проницательны не по годам. Неужели в столь юные годы ты уже знаешь, что творчество – подлинный и единственный механизм радости?
Теперь уже Джим приумолк.
– Я не знаю… я не…
Филлипс наклонился вперед, на миг прикоснулся к рукаву куртки Джима, а потом медленно поднял руку. Это было похоже на какой-то странный ритуал.
– Мне думается, сегодня произошло кое-что важное. Ирония судьбы – страшная сила, верно? Ты приехал сюда в поисках чего-то такого, о чем ты даже не знал, что оно тебе нужно. Боюсь, я сам уже потерял это «что-то», и все-таки я еще в силах дать его тебе. Понимаешь, о чем я?
Джим улыбнулся сияющей детской улыбкой. Сейчас он действительно все понимал.
– Я приехал сюда в поисках одного, а нашел что-то другое.
– И я тоже, – серьезно кивнул Филлипс. – Трагедия жизни не в том, что люди умирают, а в том, что они перестают мечтать.
Джим чувствовал, что благодаря этому разговору в нем что-то переменилось и что между ним и этим печальным болезненным человеком установилась какая-то странная связь. Делая знак официанту, чтобы тот вновь наполнил их чашки, Джим поймал себя на том, что улыбается тому, кого теперь считал другом.
Он был уверен, что им еще есть о чем поговорить.
Да, каюсь, я достаточно вольно обошелся с реальностью (во всяком случае, с той из реальностей, что знакома нам лучше всего) и описал встречу, которой не было. Но ведь в этом-то и заключается основная задача литературы, верно? Как еще нам сорваться с цепи и окунуться в ночную жизнь любой из бессчетных параллельных вселенных? На самом деле меня волнует только один вопрос: почему я вообще написал этот рассказ?