Комната оказалась большой, холодной, неухоженной и до тошноты пропахла застарелым сигаретным дымом: курить тут не разрешалось, но дальнобойщикам этот поклонник кровавых исторических драм явно не указ. В торшере на прикроватном столике обнаружилась порядочных размеров дыра, заклеенная кухонной бумагой. Абажур когда-то был темно-синим, а кухонная бумага — белой. Какой-то забавник замазал заплатку черным маркером, оставив не закрашенным женский крутобедрый силуэт. Немыслимым образом красотка на лампе хитро извернулась так, что грудь ее виднелась в профиль, а то, что ниже талии — в фас, подобием египетских надгробных изображений. Лицо тоже было обращено профилем в сторону кровати, и объемистая дама посылала вечный воздушный поцелуй своему создателю, когда-то почивавшему на этом «королевском ложе»*. Я посмеялась талантливому скетчеру и занялась поиском наших пижам в сумке.
Инге вошла, бледная, пошатнувшись в дверях, и тут же рухнула на постель, закрыв лицо рукой. Я нашла ей очки для сна в кармашке спортивной сумки, повесила на облысевшие когда-то «бархатные» плечики новую хогвартскую робу Инге и утопала в ванную. Плоский телевизор — единственная более-менее новая вещь в этом клоповнике — удачно прикрывающий подозрительные пятна на беленой стене, меня не привлекал: глаза и так смотрели в одну точку.
Я с трудом помылась — душевая трубка обросла желтоватым налетом и брызгала куда угодно, но только не в мою сторону — и, протерев зеркало от конденсата, уставилась на собственную физиономию. Глаза покраснели и слезились, и я казалась себе самым нелепым вампиром на свете, растрепанным и несчастным. Инге даже с мигренью казалась божественной: этакое воплощение мечты прерафаэлитов, бледная, кудрявая от влажного воздуха, большеглазая, тихая, как олененок в осенний день.
Привычное раздражение накатило тяжелой волной — не зависть, нет, лишь досада на свою прозаичность — и я не стала трогать вновь запотевшее зеркало, когда висящее в воздухе марево затуманило мои неправильные черты. Мы обе — результат смеси наций и религий, этакий продукт американского плавильного котла, но если в Инге причудливо сочетался юг и север, то мне от папиных итальянских корней достались «пышные формы», любовь к жестикуляции и длинный нос, а цветом кожи, небольшим ростом и задумчивой покорностью я пошла в маму — уроженку самого юного из штатов*. Я не нравилась себе, и так было с тех пор, как я себя помню, хотя друзья мои утверждали, что я милая и уютная. Я воспринимала это как шутку, а порой и как обидную шутку.
Человек не может быть уютным, это же не дом. Просто им больше нечего было мне сказать, считала я. Когда друга нечем подбодрить, придумываются странные, нетипичные комплименты-утешители. Уютная, как камин в декабрьскую метель, ага. Как одеяло с оленями и чашка горячего шоколада. Решив, что вот от шоколада я бы не отказалась, я прошлепала в комнату, глянула на свернувшуюся клубочком Инге и тихо вышла на парковку, захватив ботинки и пропахший сыростью Флориды и сигаретами Боба черный кардиган.
Через два блока от мотеля нашелся «Кофе Бигбай», где я и приобрела себе 18 унций* горячущего шоколада и мешочек с пончиками с брусничным вареньем. Плотно закрытый белой пластиковой нахлобучкой стакан дымился в ноябрьской сырости, и даже аромат какао казался тоскливым, словно потерявшимся в сером неприютном студне, что уже утопил деревья окрест и подбирался к домам. Я сидела на мокрой скамейке позади мотеля и не хотела идти внутрь — на душе было так же гадко, как и вокруг, и самое последнее, чего я желала, так это разбудить замученную Инге и исповедоваться ей. Инге не страдала излишним любопытством, но порой была дьявольски проницательна, словно видела меня насквозь.
Я не была готова отвечать на вопросы — я сама толком не понимала, что навеяло на меня апатию. Сама ли поездка, скверная погода или неудачное и неудавшееся, как мне тогда казалось, знакомство. «Пожалуй, — решила я, обжигая язык и нёбо шоколадом и заедая вяжущую боль пончиком, — это потому, что Инге повела себя странно, и я до сих пор не могла подобрать ключ к ее отчуждению. А может, — мелькнуло в голове, — потому что поездка эта должна была стать точкой нашего воссоединения и возвращения к менее сложному периоду отношений».