иного времени не знали, как в празднестве
Чревоугодию отдаться,
и лености безропотно умышленно предаться до немоты
Ночами, днями спать и верить лживым снам,
предсказывать в забвенье.
И надеждами ложными безжизненно умы щедро орошать,
в игры азартные привыкшие играть,
Все имущество свое за пару фишек продавать, з
а карты готовы душу свою отдать,
Полны, на устах улыбка, всюду их узнать.
Слов аскезы не ведают они,
язвами желудки испещрены, расходятся пути,
Но чреву безотказно они верны,
ведь рабы, в работе и в молитве нерадивы.
Лишь потребляют, сердца отяжеляют,
души от безверия худы.
И нищий, и богатый, упиться вином до зверя может,
мутятся всякие умы.
Воздел десницу старец в третий раз
и море разлилось, обрушилось волной,
На крепость праздную,
и поглотила грешника вода,
выпивая ее с помощью рта,
Спастись пытались, но раздувались словно пузыри,
стали погребены пучиною морскою.
Суждено во тьме им прибывать,
ползать по камням морского дна.
Вдали тускло замерцал четвертый град,
что подобен, словно яд.
Высятся дома, окна заколочены гвоздем,
двери на засов, одиночества сей унылый кров.
Одинокие жильцы, стеною огородив ореолом пустоты,
безмолвный призраков парад.
Сокрывшись от суеты, болтовни,
не ради озарения, не ради Бога; нет.
От ненависти к роду людскому,
печально живьем под сводами
схоронили свой надменный дух,
Проливают слезы, несправедливость укоряя,
ропот лишь на устах, винят всех, но только не себя.
Как бы им распознать худое в ближнем, осужденье,
не все изгои таковы, а те, кто пусты,
Без веры, ожесточая сердце, проклинают белый свет
и во тьму уходят безвозвратно.
И как же тихо и отрадно, смрадно, почти наги,
худы, лица от злобы их грустны.
Соблюдая посты, прекословят на показ,
в молитвах нерадят, неопрятно
Скупы, в вещах и в слове,
заповедь любви не чтут, не выполняют,
Судьбу свою навеки проклинают,
все оставляют и за собой идут.
Обречены испражнениями души своей упиваться,
ядом мысли изнуряют.
Не от людей, а от добра бегут.
Воздев руку, старец обрек на муку,
поднялись ветра, вихри завертелись в ряд, кружащий
Дом вверх ненавистников взлетел,
словно пылинки, рушились стены, крыши.
Рассыпались на песчинки, пустыней ставши,
мертвой и безлюдной, ничесоже не родящей.
Крепость пятая лукаво засверкала,
люди суетливы, копошатся словно мыши,
Подобно муравьям, грузы,
мешки несут в три раза больше роста.
Измучены собратья, серебра и золота рабы,
иль любой другой вещицы,
Купцы, набитые алмазами ларцы,
стерегут и днем и ночью, считают до ста,
В долг с жадностью дают, в рост,
высокого полета птицы.
Корень зол всех растят, и лелеют,
пожертвовать отдать не смеют.
Воры любители чужого,
мечтатели богатства,
искусники притворства,
Скупцы и расточители,
всегда бегут, копя монеты,
забывая Бога и о ближнем, блеют
По-ослиному телегу груженую везя,
и в гробе лежать с приданным будут, ради коварства.
Нищему не подав ни разу,
не отдохнуть глазу от блеска драгоценностей
Цветных, сундуки взвалив на спины,
жизнь проживают с набитыми карманами зла.
Мудрец лишь вздохнул,
в миг в прах сребролюбцев обратил,
по ветру развеял средь камней,
Что есть сердца их, разбросаны по миру,
земля их ныне мать и сестра.
Рог боевой рядом возопил,
град шестой он сотворил, приоткрыл.
И крепость та войной была, людьми гневливыми наделена.
Насилие процветает здесь,
каждый готов постоять за честь,
мечом разил
Мстительный герой,
врагов своих беспощадно резал не знающи греха.
Плоть за плоть, девиз рук убийцы,
все одинаковы, похожи, ведь пострижены все как один.
Кто наступает, кто защищает,
методы едины, потому и непростимы.
Зверь, защищающий своих детей,
по-прежнему остается зверем,
когда клыки вонзит в горло врага,
Подставлять вторую щеку Господь учил,
но доселе никто не понял,
и ныне поступки исповедимы
Военачальников и царей, в крови воина отмщенье,
мщенье главный для них удел.
Не ударяй и не толкай, боль не причиняй, заповедано,
а они, сжав кулаки, бьются насмерть.
Одних медалями наделяют,
прославляют, забывая о том,
что они убийцы, мир проклинают.
Во врагах видят лишь цель, мишень,
и острием шершень яростно ужалив,
Дважды, трижды, до скончания веков.